и неизвестность в будущем давила на него куда сильнее, чем мучительный груз недавнего прошлого. Что бы ни означали кулуарные заговоры королевской родни, не подлежит сомнению одно: король понимает и признаёт, что война только началась. И, Единый, как же это хорошо!
Марвин сладко мечтал об этом, стягивая с себя ненавистную придворную одежду – бесы бы побрали эти жилеты, под доспехи они ещё нужны, чтоб железо не натирало, но здесь-то зачем? Марвину давило грудь, от возбуждения и уже глухой, но всё ещё ощутимой ярости ему было трудно дышать, и, оставшись в одной рубахе и нижних штанах, он подошёл к окну.
Но распахивать его не стал.
– Марвин! Ты вернулся!
«Твою мать», – раздражённо подумал Марвин, круто оборачиваясь и не желая признавать, что почувствовал облегчение. Потому что не вломись Петер Локрид в его комнату в этот миг, он непременно снова стал бы думать о вещах, думать о которых не стоило.
Петер остановился у порога, сделал шаг назад.
– Ты спать собирался? Прости, я узнал, что ты в замке и…
– Да ладно, – махнул рукой Марвин. Он был раздосадован – но ещё больше удивлён настырностью этого мальчишки, то и дело оказывающегося рядом с ним. К тому же он заметил в руке Петера бутылку – это сразу вынудило его сменить гнев на милость.
– Давно ты вернулся?
– Сегодня.
– Ну и где молодая жена? – подмигнул Петер.
– В могиле, – коротко ответил Марвин.
Улыбка Петера погасла. А потом он выругался – так громко, витиевато и, главное, так от души, что Марвин усомнился, не слишком ли к нему несправедлив. Уж по крайней мере, ругань Петера прозвучала намного искреннее, чем возгласы ужаса, испускаемые её ублюдочным величеством королевой Ольвен.
Марвин отошёл от окна (и сразу почувствовал неясное облегчение), завалился на постель с ногами.
– Надо выпить, – сказал он.
– Точно надо, – согласился Петер, что они и сделали. Петер ни о чём не расспрашивал, как всегда, и это Марвина тоже вполне устраивало. Опрокидывая в горло вино, он подумал, что всё равно сейчас не смог бы уснуть.
– А что королева?.. – поинтересовался Петер наконец.
– Королева хотела отрубить мне башку. Но потом они с графом Алектио предпочли отправить меня убивать герцогиню.
Петер поперхнулся вином и уставился на него, как на сумасшедшего.
– Ну-ка, отсюда поподробнее!
– Да я и сам в догадках теряюсь, – пожал плечами Марвин. – Понял только, что задумали они это ещё до моего приезда. И почти наверняка до того, как Ольвен узнала, что Гвеннет мертва. Вообще, всё это походило на хорошо отрепетированный спектакль. Как они говорили и что… Только вот не возьму в толк, с чего мне такая честь.
Петер задумчиво смотрел на него, барабаня пальцами по бутылке. Потом покачал головой.
– Это очень странно, Марвин. Убийство герцогини – дело слишком ответственное, чтобы посылать на него кого попало. Я имею в виду, – поспешно добавил он, – для таких вещей существуют специально тренированные и многократно проверенные агенты… Это не дело для обычного, пусть и верного рыцаря, прославившегося в боях.
– Это я сообразил, – сухо сказал Марвин. – Но, видимо, зачем-то им понадобилось меня уверить, что я – их последняя надежда. Я не стал их разубеждать.
– Может быть, и напрасно… К тому же будь всё настолько серьёзно, тебя бы отправили немедленно, не дав возможности проболтаться. Ты-то, конечно, особо болтать и не стал бы, – снова поправился он, – но кто-то другой…
«Странно, – подумал Марвин, – как он подбирает слова в разговоре со мной, неужели боится?»
– Они запретили мне покидать замок, – сказал Марвин. – До получения окончательных инструкций.
Петер умолк. Потом покачал головой.
– Ох, хреново всё это…
– А по-моему, неплохо, – сказал Марвин и растянулся на постели. – Я же всё равно тут со скуки бы подох.
– Ты, я вижу, не особо убит горем, – тихо проговорил Петер.
Марвин посмотрел на него в упор.
– Ты прав, приятель. Хотя, смею верить, и счастливым я тоже не кажусь. Так что избавь меня от морали о полугодовом трауре. Будь любезен.
– Ты… сделал всё, что мог? Я хочу сказать… то, что ты сейчас так радостно воспринял откровенную подставу… это не оттого, что ты… хочешь умереть?
Ох, как же он мямлит иногда, будто задрипанный паж, едва выбравшийся из-под материнской юбки. И не важно,
