на плече, Чарли Веллер:
— Подождите меня! Подождите же!
Гаверкамп расцвёл:
— Давай, парень!
Веллер тяжело дышал, и поминутно косился назад, словно боялся, что на дороге появится его грозная матушка:
— Могу я вступить, сержант?
— Добро пожаловать, парень! Давай к остальным. Оформим тебя в следующем городишке.
Веллер пристроился к Шарпу. Лицо парнишки горело от восторга так удачно начавшегося приключения.
Забрав из амбара нанятых ранее новобранцев и их стражей, Гаверкамп в Грэнтеме выкупил из тюрьмы два десятка кандальников. В Грэнтеме во дворе суда рекрутам снова выдали хлеб. Полоумный Том жадно, не разламывая, пихал буханку в рот и воровато озирался. Ночью три завербованных сделали ноги. Двум удалось скрыться (наверняка, чтобы найти другой полк, получить очередную гинею и сбежать), третьего поймали. Проходимца привели во двор, где им занялись сержант Гаверкамп и капрал Клиссо. Лупцевали они его долго и со вкусом. Уморившись, сержант отобрал задаток и пинком вышвырнул за ворота. Смысла волочить «прыгунка» в батальон не было, они всегда сбегали вновь.
Жиль Мариотт наблюдал за расправой с трепетом, вздрагивая, когда ботинок врезался в рёбра «прыгунка». Бледный, как мертвец, белоручка затронул Шарпа:
— Разве у них есть право так поступать?
Дивясь тому, что молчальник вдруг отвёрз уста (впервые после Слифорда), Шарп пожал плечами:
— Нет, конечно. Однако это быстрее, чем тащить ублюдка к судье.
— Вы уже служили?
— Служил.
— На что похоже?
— Ты, парень, зря волнуешься. — Шарп хлебнул горячего чаю, — Читать-писать умеешь? Не пропадёшь, пристроишься в писари.
Чарли Веллер гладил Пуговку:
— А я хочу сражаться!
Мариотт покачал головой, глядя на Гаверкампа:
— Это произвол.
Шарп хотел рассмеяться, но раздумал и мягко сказал:
— Слушай, Гаверкамп отнюдь не плох. В армии ты встретишь ублюдков гораздо худших. Затверди главные правила, и тебя никто пальцем не тронет.
— Какие правила?
— Никогда не покидай строй, никогда не жалуйся, никогда не смотри в глаза сержантам и офицерам, никогда не говори ничего, кроме «да» или «нет». Понял?
— Не очень.
— Поймёт. — подключился к разговору Харпер, — Никуда не денется.
Ирландец облился водой из колонки, мокрая рубаха липла к телу.
— Эй, Падди! — окликнул его Гаверкамп, — Кругом!
Харпер выполнил команду. Сквозь тонкую влажную ткань на его мускулистой спине чётко проступали рубцы — память о былом наказании. Сержант укоризненно прищурился:
— Падди, Падди! Что ж ты не сознался?
— В чём, сержант?
— В том, что в армии ты не новичок.
— А вы меня не спрашивали, сержант. — резонно заметил Харпер.
— Какой полк?
— Четвёртый драгунский.
Гаверкамп сверлил его взглядом:
— Не сбежишь, Падди?
— Нет, сержант.
Выражение лица рыжего изменилось. Очевидно, он вспомнил, сколько пива и рома влил в этого верзилу, который, как теперь было ясно, и так собирался наняться на службу. Сержант тяжело вздохнул и для порядка осведомился:
— Ты же не доставишь нам хлопот? А, Падди?
— Нет, сержант. — выждав, пока Гаверкамп отойдёт на несколько шагов, ирландец добавил негромко, так, чтобы сержант услышал, но мог пропустить мимо ушей (учитывая размеры ирландца), — Олух.
Выходка привела Харпера в отличное расположение духа. Он подмигнул Мариотту:
— Я мудрить не стану, скажу по-простому: все офицеры и добрая половина сержантов будут делать всё, чтобы испортить вам жизнь до невозможности.
— Все офицеры?! — возмутился Шарп.
Харпер поправился:
— Ну, почти всё. — подхватив Пуговку, он почухал ей шею и невинно спросил у Шарпа, — Что, не так, Дик?
— Трепач ты, Падди.
— Пусть трепач, зато не англичанин.
— Встаём! — заорал Гаверкамп, — Кто хочет жрать, подходи!
Слинять не составляло труда. По ночам их сторожил один-единственный часовой. По мере продвижения на юг Шарп всё чаще задумывался о бегстве. С каждым днём они подходили ближе к Челмсфорду, где маскарад Шарпа с Харпером мог быть вмиг разоблачён Карлайном или его пухлощёкими лейтенантиками. Когда же стрелок уверился, что они, вопреки логике и здравому смыслу, идут в Челмсфорд, сержант Гаверкамп внезапно изменил направление.
У деревушки Уитем сержант поставил Шарпа с Харпером во главе колонны, двух капралов замыкающими и весело объявил:
— Я вам дам нюхнуть солдатчины! Шагом марш! Левой! Левой!
Один из барабанщиков принялся отбивать ритм.
Заночевали в сарае. Поднял их Гаверкамп затемно, и в слабых лучах восходящего солнышка перед Шарпом предстал невиданный им ранее в Англии ландшафт. Болотистую местность прорезало кружево речушек и ручейков. Пахло солью. Кричали чайки, оповещая о близости моря, но увидеть его новобранцам не довелось. Оно мелькнуло тонкой полоской на горизонте слева, и сержант свернул вглубь страны.
Вдоль дороги расстилались бесконечные крестьянские поля. Редкие деревья были низкорослы и выгнуты морскими ветрами на запад. Человеческое жильё тоже встречалось нечасто. Колонна переправилась вброд через реку с топкими берегами.
— Где это мы? — спросил Харпер.
Он и Шарп всё ещё возглавляли строй. Сержант вновь повернул на восток, к чайкам и солёному ветру.
— Где-то в Эссексе.
По пути им не попадалось ни верстовых столбов, ни указателей с названиями населённых пунктов. Единственным ориентиром служила элегантная усадьба в двух километрах: трёхэтажное главное здание, к которому были пристроены два крыла. Крышу украшал сложный флюгер. Уж не усадьба ли их пункт назначения?
— В сторону! Живо! К обочине! — пролаял сзади Гаверкамп, — В канаву! Шевелись, разгильдяи! В канаву!
Капрал Клиссо толкнул Шарпа, стрелок сшиб с ног Харпера, и друзья плюхнулись в придорожную канаву, полную застоявшейся воды. Сзади к колонне приближался экипаж, запряжённый четвёркой лошадей. Мариотт, второй день набиравшийся храбрости постоять за то, что называл «своими правами»,
