подчинённых в рекомендуемый уставом для таких случаев боевой порядок, а, едва развернул, ирландские трусы сбежали? Сбежали же? Раз сбежали, значит, поле боя осталось за ним! Значит, по всем канонам военного искусства, он победил! К сожалению, следственная комиссия в Дублинском замке, логику его рассуждений не оценила. Наоборот, ему зарубили сначала производство в следующий чин, а затем и вовсе отправили в отставку с волчьим билетом.
Не имея возможности вновь вернуться на службу, Бог ведает, где бы обретался ныне отставной капитан, но однажды он повстречал сэра Генри Симмерсона, члена парламента и члена Королевской комиссии по акцизам. Оба они были непоколебимо убеждены, что дисциплина — это столп, на коем держится армия. С того-то дня и началась их нерушимая дружба. С того-то дня фортуна и повернулась к Гирдвуду лицом. Благодаря Симмерсону и его другу, лорду Феннеру, Гирдвуд восстановился в армии, стал майором, затем подполковником, получил под начало батальон, а с ним — шанс разбогатеть. Война, как уверяли его сэр Генри и лорд Феннер, близилась к завершению, но умный человек и в мирное время может взлететь по карьерной лестнице до невиданных высот. Подполковник Гирдвуд был, без сомнения, умным человеком, а потому планировал жениться на племяннице сэра Генри, разбогатеть и вознестись к вершинам власти и могущества. Пока же он делал то, что, как искренне верил, у него выходило лучше, чем у кого-либо из смертных: превращать жалких, расхлябанных гражданских в исполнительных и дисциплинированных солдат. Гирдвуд вздрогнул, вспомнив невесть откуда взявшегося пса, и поощряюще улыбнулся спасителю, сержанту Линчу:
— Отличная работа, сержант. Так держать!
В лагере был только один человек, который ненавидел ирландцев больше, чем подполковник. Звали человека Джон Линч. Крестили его Шоном, но, если с акцентом родного Керри Линч поделать ничего не мог (проклятое мяуканье вопреки всем усилиям всплывало на свет, стоило сержанту выйти из себя), то уж с именем он разделался без труда.
Сержант во всём равнялся на подполковника Гирдвуда, видя в нём образчик дисциплины, позволившей английской армии одерживать верх над ирландской голытьбой. Сержант Джон Линч хотел быть с победителями и не просто с ними, он хотел быть ими. Участи ирландского простолюдина, вынужденного кланяться завоевателям, он предпочитал счастливый удел завоевателя. Родину и всё, что с ней связано, он ненавидел со всем пылом неофита, вплоть до перехода из веры предков в англиканство. Одного этого было достаточно, чтобы восстановить против сержанта добродушного обычно Харпера, однако сержант Джон Линч, кроме всего прочего, являлся сущим кошмаром для новобранцев. Его методы были жестоки, но, как сквозь зубы признавал Шарп, эффективными.
Тренировали рекрутов безжалостно, чередуя муштру с наказаниями и тяжёлой работой. Гирдвуд верил, что только страх способен заставить солдата выстоять в бою с превосходящим противником. Страх. Не гордость, не верность, не патриотизм. Подполковник готовил солдат и зарабатывал на каждом деньги.
Первые три дня Шарп полагал, что тайна, окружающая лагерь, объясняется золотом, которое получал Гирдвуд и иже с ним, обкрадывая рекрутов. Долги новобранцев росли, как на дрожжах. На каждой поверке сержант Линч находил, к чему придраться: рваная лямка на рюкзаке, дырка на мундире. Всё это влекло за собой вычеты из будущего жалованья. В лагере, вероятно, не было ни одного солдата, кому досталось бы хоть пенни на руки. Деньги оседали в кармане Гирдвуда. Конечно, рекрутов обирали всегда, однако, с таким масштабом поборов Шарп сталкивался впервые.
Впервые Шарп сталкивался и с такой жёсткой муштрой. Новобранцев гоняли от рассвета до заката. Солдатское ремесло силой вколачивали в них, и к концу первой недели основные строевые манёвры роты знал назубок всякий рекрут. Камнем преткновения для сержантов стал лишь слабоумный Том. Его, в конце концов, отослали чернорабочим на кухню.
Девизом каждого рекрута от побудки и до возвещающего отбой пение рожка было: любой ценой избежать наказания. Хотя даже после отбоя опасность нарваться на расправу сохранялась. Подполковник Гирдвуд был искренне убеждён, что ночью рекруты плетут сети заговоров, замышляя мятежи. По его приказу сержанты и офицеры во тьме прокрадывались к тонким матерчатым стенам палаток, слушая, о чём переговариваются рядовые. Передавали, что и сам Гирдвуд не брезговал пролезть на карачках между растяжек и приложить ухо к грубой парусине.
Наказания были разнообразными. Провинившийся взвод могли послать вне очереди чистить нужники, прокапывать дренажную канаву, отводившую воду или штопать бечевой и толстыми иглами жёсткое полотно палаток. Сержант Линч чаще ограничивался побоями, но мог заставить бегать с набитым камнями рюкзаком.
Спасали от битья и издевательств только повиновение и прилежание. Рекруты быстро учились. Дожди шли почти без перерывов, тем не менее, на мундирах не было ни пятнышка, а матерчатые полы парусиновых обиталищ ослепляли первозданной чистотой (благо в воде недостатка не ощущалось), ибо дрожать на промокших после очередной уборки соломенных матрасах представлялось лучшим вариантом, чем пасть жертвой гнева подполковника на дневной проверке.
Жиль Мариотт, вступивший в армию назло девушке, которая бросила его ради богатея, получал взыскание за взысканием. Как-то утром сержант Линч обнаружил очередное упущение грамотея и озверел:
— Раздевайся!
Мариотт покорно скинул одежду.
— Беги!
Мариотт помчался меж рядов палаток, спотыкаясь и падая в грязь. Встречные капралы и сержанты, хохоча, не отказывали себе в удовольствии вытянуть его палкой по белым ягодицам: «Быстрей! Быстрей!» К Линчу грамотей вернулся с полными слёз глазами и бледной плотью, перечёркнутой красными полосами.
— Ты бы язык распускал поменьше, глядишь, остальным частям тела приходилось полегче. — сказал ему Харпер.
— Мы — не животные. Мы — люди.
— Мы — не люди, мы — солдаты. Не спорить, не жаловаться, не смотреть поганцам в глаза.
Мариотт слушал, но слышал ли? Зато остальные и слушали, и мотали на ус. К Шарпу с Харпером обращались за советом по каждому поводу. Чаще, конечно, к Шарпу. Стрелок с первого дня как-то сам собою стал неофициальным лидером группки. Понимая, что творится в душе у Чарли Веллера после расправы над терьером, Шарп больно сжал плечо юноши:
— Не дури, Чарли.
— Он убил Пуговку.
— Убил, однако, это не причина тебе лезть на рожон.
— Я его прикончу! — выдохнул Чарли со всем пылом своих семнадцати лет.
— Если Харпер не открутит ему башку первым. — ухмыльнулся Шарп.
Стрелку нравился Чарли. Парнишка относился к той немногочисленной категории рекрутов, которых в армию привели не нужда и отчаяние, а искреннее желание послужить отечеству. В рядовых такие надолго не засиживались, и Чарли, коль юношеская горячность не окажет ему дурную услугу, ожидало завидное будущее. Для начала же Чарли надо было выжить в учебном лагере.
В лагере, как выяснил Шарп, обучалось семь сотен парней. Некоторые почти завершили курс молодого бойца, другие, подобно группе Шарпа, только начинали обучение. Имей лорд Феннер желание пополнить ряды первого батальона в Пасахесе, людей хватило бы с лихвой.
Дознался Шарп и о местонахождении лагеря. В один из дней, пасмурный и дождливый стрелка отрядили на кухню разгрузить телегу с капустой. Немолодой капрал, стоя в дверях, долго смотрел на низкие тучи, затем от души изругал забытый Господом остров.
— Остров? — заинтересовался Шарп.
Капрал неторопливо раскурил трубку и, сплюнув в лужу, объяснил:
— Остров. Чёртов Фаулнис. Что низ, то низ! Ни прибавить, ни убавить. Дно. Видать, вода со всей Англии стекается сюда. — довольный шуткой, капрал хохотнул, — Бог знает, на кой нас перевели из Челмсфорда.
Капрал был рад поболтать. По его словам, Фаулнис действительно являлся островом. С Англией его
