опасаться:
— Контора Главного Военного Юриста — это несколько гражданских крючкотворов, не имеющих власти, милочка. Надо, чтобы на них цыкнули сверху.
— Кто цыкнет? Кто? — не великосветскую львицу Джейн сейчас не тянула. Скорее, на испуганную девчушку, какой и была всего два года назад.
— Как? — леди Спиндакр, чуя угрозу деньгам Джейн, на которых сейчас зиждилась и её собственное благополучие, готовилась стоять насмерть, — Связи, милочка. Связи. Как зовут того адъютанта принца- регента? Знакомого твоего мужа?
— Лорд Россендейл. — растерянно сказала Джейн, — Лорд Джон Россендейл.
Джейн планировала восстанавливать связи мужа, лишь как следует освоившись в свете. Теперь же у неё не было выбора. Уж Карлтон-Хаус приструнит презренных бумагомарак, каким бы «Главным» ни был «Военный Юрист»!
— Я встречалась-то с лордом Россендейлом всего раз.
— Он был груб с тобой?
— Напротив, любезен.
— Так напиши ему. И сопроводи письмо пустяковым подарком.
— Подарком?
— Да. Табакеркой, например. Только учти, «пустяковый» подарок должен стоить не меньше сотни фунтов. Хочешь, я поеду с тобой и помогу выбрать, а то я закисла совсем в кровати…
Табакерка была приобретена, и Джейн в тот же вечер засела за письмо. Она писала и зачёркивала, писала и зачёркивала и, лишь найдя нужные выражения, перенесла их на лист именной писчей бумаги, высунув, как школьница, от усердия язык.
На следующее утро лакей доставил письмо и табакерку в Карлтон-Хаус.
И Джейн ждала.
Кюре Аркашона слушал исповеди, когда в церковь пришёл устрашающей внешности иностранный солдат. Не сабля на боку, а изуродованное лицо с повязкой на одном глазу продрало холодом сидящих у исповедальни прихожан. Старая дева, заняв место за муслиновым пологом кабинки, взволнованным шёпотом сообщила отцу Марену об ужасном посетителе:
— Одноглазый, отче, а образина жуткая, прямо страх берёт!
— Вооружён?
— Сабля только.
— Что он делает?
— Уселся около статуи святой Женевьевы.
— Вреда он не причиняет, значит, и беспокоиться о нём нужды нет.
За час отец Марен отпустил грехи страждущим прихожанкам, две из которых поведали ему о паре товарищей солдата, наливающихся винищем в харчевне рядом с лавкой шорника. Одеты в старую зелёную форму. Немцы, считала первая осведомительница. Британцы, заявила вторая.
Покончив с исповедями, отец Марен вышел из кабинки. Незнакомец терпеливо сидел в глубине храма.
— Добрый вечер, сын мой. Хотите исповедаться?
— Вы умрёте от старости, святой отец, выслушивая мои грехи. — по-французски Фредериксон говорил бегло, практически без ошибок, — К тому же я наполовину протестант-еретик, и лишь наполовину добрый католик.
Отец Марен преклонил колена перед алтарём, осенил себя крёстным знамением и снял епитрахиль:
— Германский еретик или английский? Мнения моей паствы разделились.
— Не ошиблись ни те, ни другие, отче. Во мне течёт кровь обоих народов, а ношу я мундир капитана британской армии.
— Британской? — с интересом переспросил священник, — Вы не из числа тех британцев, что перекапывают форт Тес-де-Буш?
Полукровка удивлённо поднял брови:
— Что значит «перекапывают»?
— Я не точно выразился. Дней десять назад форт заняли англичане. Моряки, по слухам. Они разобрали форт, а перекапывают последние пару суток пески вокруг, словно кроты. Ищут, опять же по слухам, золото.
Фредериксон усмехнулся:
— Слухи не врут, отче. Да вот беда, золота там нет.
— Что ж, тот самый случай, когда блаженное неведение способствует торжеству добродетели трудолюбия. Слухи утверждают, что золото спрятали англичане, взявшие форт в январе. Не ошибусь, предположив, что вы — один из них?
— Да, отче.
— Вы пришли в этот скромный храм, а товарищи ваши предаются греху пьянства в худшей забегаловке города.
Отца Марена позабавило мелькнувшее в единственном глазе собеседника изумление. Да, дорогой солдат, сплетни в маленьких городках разносятся быстро.
— Издалека?
— Из Бордо. Три дня шли.
Отец Марен сдёрнул с крючка за статуей девы Марии пальто и накинул на плечи:
— Без приключений? До нас постоянно доходят вести о бандитах…
— Мы столкнулись с одной стаей. На их беду.
— Вас же трое всего?
Капитан пожал плечами. Отец Марен простёр к двери руку:
— Вы — интересный человек. Позвольте пригласить вас к себе. Обещаю вам тарелку супа и вино несколько лучшего качества, нежели то, что поглощают ваши приятели.
Понадобилось три часа неспешного диалога и две с треском проигранные капитаном шахматные партии, прежде чем Фредериксон осмелился попросить у старого священнослужителя адрес Лассана. В людях отец Марен разбирался. Одноглазый капитан показался ему человеком порядочным. Тем не менее, кюре колебался, не желая навлечь на голову друга неприятности:
— Вы же не причините Анри вреда?
— Клянусь вам, отче.
— Я напишу ему о вас, — предупредил отец Марен подошёл к обшарпанному столику, заваленному книгами и бумагами, — Воитель из него посредственный, хотя подчинённые его обожали. Он относился к ним отечески. Поражение, которое он претерпел от вас, совершенно его раздавило.
— Я извинюсь перед ним.
— Не надо, ваше извинение ещё больше его унизит. Дома ли он, ручаться не могу. Анри намеревался принять сан, как я ни разубеждал его… — старик вздохнул, перекладывая часть книг на пол.
— Разубеждали? Почему?
— Для священника Анри чересчур отзывчив. Он будет гореть чужими несчастьями, и быстро выгорит дотла. Держите!
Фредериксон взялся за протянутую четвертушку листа. Отец Марен не сразу отпустил свой край бумажки:
— Если вы замыслили худое, капитан, я прокляну вас.
— Нет, отче, зла я Лассану не желаю.
Отец Марен улыбнулся:
— Вам предстоит дальняя дорога, в Нормандию.
Шато Лассан, как объяснил священник, находилось рядом с городом Кан, во многих километрах от городка Аркашон.
— Когда двинетесь в путь?
— Ночью, отче.
