— Так приезжайте к нам в Дорсет. — близость развязки оживила в душе Шарпа грёзы о друзьях, навещающих их с Джейн в дорсетской тиши.
Фредериксон отсутствующе улыбнулся:
— Нет. Рим — моя Мекка. Вечный город. Мостовые, помнящие поступь Цезаря и Августа. Изящные античные колонны, соседствующие с суровой аскезой церквей первых христиан… Хотите со мной?
— Спасибо, с меня достаточно Дорсета.
Шарп рассматривал шато и завидовал Лассану белой завистью. Не разделяя тяги Фредериксона к развалинам древних цивилизаций, майор пленился перестроенным нормандским замком. Вот бы Джейн купила в Англии что-то подобное. Шарпу не нравились современные постройки с геометрически правильными линиями и окнами по ранжиру. Стрелок мечтал о доме уютном и старом, вроде того, что стоял, окружённый рвом, внизу.
— А я вернусь в Донегол. — подключился к разговору Харпер, — Куплю надел у безбожных протестантов…
— Подашься в землепашцы? — спросил Шарп.
— Хозяйство, ребятишки… Заживу, всем на загляденье.
— Солдатские грёзы. — Фредериксон, кряхтя, перекатился на живот, — Простые солдатские грёзы.
Дулом винтовки капитан раздвинул листву перед собой. Шесть коров гнали в сарай на дойку. Во дворе шато застыл мужчина. Лассан? Забавно, как много солдатских грёз, подобно рыбам, нанизано на бечеву честности одного-единственного человека. Хутор в Ирландии, усадьба в Дорсете, блокнот зарисовок римского форума, овеществление которых зависит от того, скажет ли честный человек правду. Фредериксон убрал винтовку и устроился подремать.
Солнце клонилось к закату. Тени удлинились. Три стрелка крались сквозь деревья вниз, к тропке, петляющей между живых изгородей, вывёртывая вдоль рва шато. Мост сторожил тот же мальчишка, что и в прошлую ночь. Ему было скучно. Полагая, что его никто не видит, юнец выделывал с ружьём артикулы: брал на плечо, к ноге, колол воображаемым штыком. Устав от упражнений, малец повернулся и скрылся в воротах шато.
— Пора? — прошептал Фредериксон из-за спины Шарпа.
Майор недоумённо разглядывал высокую башенку. Почему Лассан никого не поставил на смотровую площадку? Непонятно.
— Пора. — вздохнул он.
Шарп решил отправиться к Лассану вдвоём с Фредериксоном, оставив Харпера со всем их вооружением дожидаться в зарослях. Безоружных людей, пришедших засветло, едва ли заподозрят в дурном умысле.
Мальчишка не показывался. Офицеры вылезли из кустов на тропку. Никто их не окликал и не бил тревогу. Обращённая к деревне стена шато, напоминая о тех временах, когда шато был частью крепости.
— Прекрасный дом. — вполголоса сказал Фредериксон.
— Мсье Лассан — везунчик. — так же тихо согласился Шарп.
Не особенно скрываясь, друзья шли по дорожке. Гравий шуршал под каблуками, но обитателям шато, казалось, нет дела до непрошенных гостей. Стрелки ступили на замшелые доски моста, обогнули баррикаду, достигли арки ворот. Шарп видел стайку гусей, щиплющих траву у дальней стены двора.
— Назад! — шёпотом скомандовал капитан, шедший впереди.
Юнец возвращался. Он побывал, вероятно, на кухне, потому что осторожно нёс парующую миску. Ружьё висело на плече. Стрелки приникли к стенам тёмного прохода арки. Боясь расплескать ужин, подросток мало обращал внимание на то, что творится вокруг.
Мягко, как кот, Фредериксон прыгнул к нему. Краем глаза поймав метнувшуюся тень, парнишка отпрянул. Недостаточно быстро. Миска покатилась по брусчатке. Ладонь зажимала мальчонке рот, короткий нож недобро холодил шею.
— Ни слова. — прошипел сторожу Фредериксон по-французски, — Тихо, мой мальчик. Не вынуждай меня делать тебе больно.
Шарп снял с плеча вытянувшегося в струну юнца, следящего за ним круглыми от ужаса глазами, ружьё с шершавым от ржавчины стволом и, открыв полку, высыпал порох на землю.
— Мы не замышляем ничего плохого. — отчётливо и спокойно сказал на ухо парнишке Фредериксон, — У нас нет оружия. Мы хотим поговорить с хозяином шато. Понимаешь? Только поговорить.
Капитан отнял ладонь от губ подростка.
Мальчишка потерял от страха голос. Фредериксон легонько подтолкнул его в спину:
— С нами пойдёшь. Не трясись, мы не желаем зла.
Шарп прислонил ружьё к стене и пошагал во двор. Сзади Фредериксон вёл парнишку. Напротив арки светилось окно. За стёклами, забранными в мелкую клетку переплёта, двигались силуэты. Гусь, растопырив крылья, шипел на майора.
Дверь кухни была не заперта. Стрелок потянул створку на себя и вошёл внутрь. Фредериксон отпустил юного сторожа и последовал за другом.
В освещённой свечами кухоньке хлопотами две женщины. Старшая, с натруженными красными руками, помешивала варево в котле, висящем над огнём. Худенькая и одетая в чёрное младшая склонилась над раскрытой на столе расходной тетрадью. Обе женщины с испугом воззрились на вторгшихся незнакомцев.
— Мадам? — с порога обратился Фредериксон.
— Кто вы? — враждебно спросила младшая.
— Просим прощения за беспокойство, мадам. Мы — британские офицеры…
Она окаменела на миг, а затем бросилась к двум стоящим в нише бочкам, крича:
— Вам мало прошлого раза?
— Мадам, — начал сбитый с толку Фредериксон, — Вероятно, вы не поняли. Мы…
— Назад, Вильям! — Шарп крутанулся волчком и вышвырнул Фредериксона из кухни.
В серых глазах повернувшейся молодой женщины полыхала лютая ненависть, а маленькие ручки сжимали рукоять уродливого седельного пистолета.
Всё пошло наперекосяк, мелькнула у Шарпа мысль. Почему, бог знает. Выскочить наружу стрелок не успел. Кухня озарилась вспышкой. Тело Шарпа пронзила боль и прежде, чем в ушах затих гром выстрела, сознание майора Шарпа померкло.
Часть третья
Глава 9
В гостиной особняка на Корк-стрит капитан д’Алембор чувствовал себя не в своей тарелке. Он вырос в богатой семье и привык к роскоши, но в этой гостиной всё было чересчур. Чересчур большая люстра, чересчур много настенных светильников из хрусталя. Чересчур много позолоты на мебели в псевдоегипетском стиле, модной лет десять назад. Чересчур пышные рамы картин с чересчур сладкими пасторальными сюжетами на стенах. Чересчур для хорошего вкуса. Кроме того, на всём лежала печать заброшенности. На люстре и в светильниках красовались наплывы свечного воска. Всё в комнате покрывала пыль, даже засахаренные вишни и миндаль в розетках на столиках с львиными ножками.
Комнату не убирали и не проветривали много дней. Каминная решётка от пыли казалась седой. Спёртый воздух кисло пах духами. Горничная, с реверансом принявшая у д’Алембора визитку и
