— Что будете делать, Вильям?
Увечный капитан понял Шарпа с полуслова:
— Останусь в армии. Ничего другого я не умею, а в торгаши записываться поздновато.
Добыв с помощью трутницы огонь, Фредериксон затянулся сигарой и подмигнул другу:
— Кроме того, я открыл в себе доблесть непримиримости.
— Разве это доблесть?
— А разве нет? Примирись вы со свинством Бампфилда, морячок сейчас вовсю строчил бы в Лондон доносы, вешая на вас всех собак за Тес-де-Буш. А так он задницей, — капитан хихикнул, — прочувствовал, что с вами связываться себе дороже. Непримиримость — доблесть, раз способна избавлять от лишней головной боли.
Красавчик Вильям выдохнул дым и рассудительно добавил:
— В мирное время армия — не сахар, но мир — штука непрочная. Закончится одна война, начнётся другая.
— Жениться не думали?
Фредериксон ухмыльнулся:
— В ваших словах мне слышится искреннее участие приговорённого к виселице человека, который не против, чтобы его добрый друг болтался рядышком.
Шарп хмыкнул:
— Мрачновато.
— Брак всегда казался мне чем-то вроде плохого вина: поначалу и на вкус ничего, и по мозгам шибает, однако со временем всё больше горчит и отдаёт уксусом.
— Хотелось бы верить, что вы не правы.
— И мне хотелось бы. — капитан отсалютовал Шарпу полупустой ёмкостью, — В особенности, когда это касается моих друзей, столь неосмотрительно связавших чаяния о послевоенном счастье с хрупким мотыльком, имя коему — женщина.
Шарп вздохнул. Может, в штабе его ожидает письмо от Джейн?
Письма, конечно, не оказалось, и Шарп разозлился на себя за эту глупую надежду, за упрямство, за ссору, за дуэль, за всё, что грозило ложкой дёгтя подпортить бочку мёда его послевоенного бытия.
А утром бригаде пришёл приказ выдвигаться на восток. К Тулузе.
Майор Пьер Дюко обрёл в лице Шалона идеального исполнителя. Потребности сержанта были невелики: женщина в койке, мясо на столе и вино в брюхе. Но больше всего сержанту нравилось, когда решения за него принимает кто-то другой, и этому «кому-то» он готов был платить собачьей преданностью. Нужда в начальнике отнюдь не подразумевала глупости сержанта. У него было довольно здравого смысла, чтобы понимать: на свете много людей, превосходящих интеллектом сержанта Шалона, и один из них — майор Дюко. В деле предательства императора Шалон и Дюко нашли друг друга.
Девять всадников скакали от Бордо на восток. Их путь лежал севернее теснимого англичанами маршала Сульта и южнее маневрирующего под Парижем Наполеона. Дюко со спутниками держался холмов центральной Франции. Денег заговорщикам хватало и на пристойный ночлег, и на шлюх, и на провизию, и на запасных лошадей, и на гражданские шмотки вместо рваных мундиров, которые, по наблюдению Дюко, драгуны не выбросили, а, сложив, припрятали. Мундиры были их гордостью. Как «каденетты». Волос-то они тоже не стригли, и в любой момент могли заплести в привычные косицы. Обладание золотом имело и тёмную сторону. Приходилось избегать совсем уж безлюдных просёлков, где могли устроить засаду дезертиры.
Компания подобралась интернациональная. Дюко, Шалон и трое из драгун принадлежали к гордым потомкам галлов. Был саксонец — здоровенный детина с глазами цвета зимнего неба, у которого, несмотря на отсутствие двух пальцев на правой кисти, хватило бы сил свернуть человеку шею одним движением. Смуглый поляк, пятый кавалерист, отличался немногословием и угодливостью. Список завершали двое итальянцев, поступивших на службу к французам в легендарные годы, когда Наполеона звали генералом Бонапартом. Они все говорили по-французски, они доверяли Шалону, а, раз Шалон доверял Дюко, они безропотно повиновались низкорослому очкастому майору.
Недельный марш-бросок закончился на брошенном хуторе, где они и обосновались. Дюко не настаивал на скрытности, не мешая драгунам наведываться в ближайший городок, прося лишь привозить ему газеты.
— Если мы не прячемся, — хмуро поинтересовался у Шалона один из итальянцев, — то кой чёрт мы тут торчим?
Шалон и сам недоумевал, но призвал товарища к терпению:
— Майор вынюхивает, откуда ветер дует. — пояснил он.
Странные ветры дули над Францией. Странные и опасные. Спустя две недели мучительного ничегонеделания на хуторе Дюко пригласил сержанта на прогулку. Раздвигая сапогами некошеную высокую траву, они шли вдоль ручейка.
— Вы отдаёте себе отчёт, — произнёс Дюко, — что император нас никогда не простит?
Солдат всегда солдат. Прогуливаясь, сержант Шалон не выпускал из рук карабина, внимательно обшаривая взором опушку леса за ручьём:
— Какая разница, мсье? Император — везунчик, только удача — баба капризная. Рано или поздно Его Величеству прижмут хвост.
— Встречались с императором?
— Не имел удовольствия, мсье. Видел часто, но лично не довелось.
— У него по-корсикански обострённое понимание чести. Заденьте его семью, и он будет мстить вам до гробовой доски.
Шалон встревожился. В четырёх клетях, привезённых в Бордо, находилась собственность Наполеона и его семейства, а времени поразмыслить, куда она подевалась, у императора скоро будет много.
— Пусть так, мсье. Что он нам сделает из темницы?
— Император Франции, — разъяснил Дюко, — есть глава государства. Положим, его сместили, заменив другим. Королём, например. Закавыка в том, что король будет вести себя, как полномочный правопреемник императора. Относительно имущества в особенности. Мысль вам моя понятна?
— Вполне.
Два орла парили над иззубренной стеной леса, и Дюко почему-то пришёл на ум Тес-де-Буш, где его в который раз чувствительно щёлкнул по самолюбию английский стрелок. Шарп. Всякий раз, когда их пути пересекались, этот безмозглый солдафон каким-то непостижимым образом умудрялся расстроить самые изощрённые планы Дюко. Так случилось и в Тес-де-Буш, и француз порой с бессильной яростью обнаруживал, что думает не о способе оградить себя и Шалона от мести императора, а о проклятом стрелке.
Сначала Дюко, стиснув зубы, гнал Шарпа из сознания, но два дня назад тень стрелка навела очкастого майора на отличную идею. Шальную, на первый взгляд. Однако чем дольше Дюко над ней размышлял, тем больше она его захватывала. Для того чтобы идея обрела плоть, майору необходим был Шалон, его храбрость, его люди, а потому Дюко, приминая подошвами жёсткие стебли, не жалел красок в описании блестящего будущего сержанта Шалона.
— Надо будет заскочить в Париж, — предупредил Дюко, — Затем кое-где перерезать ещё пару глоток.
— Звучит не слишком опасно. — пожал плечами сержант.
— Потом мы покинем Францию и пересидим бурю за кордоном, Шалон.
— Славно, мсье.
Шалон успокоился. Точки над «и» были расставлены. Дюко ставит задачи. Сержант выполняет. На том зиждилась вселенная Шалона: дело офицеров — строить планы, дело нижних чинов — колоть и рубить, претворяя планы жизнь.
— Ваши ребята писать умеют?
— Герман, мсье. Дюжий немец.
— Понадобится написать официальный рапорт. Мой же почерк распознают. — майор нахмурился, — Как он пишет? У него же двух пальцев нет?
