сразу за ней, у обочины, начиналась дорога смерти. Десятки трупов были развешены на деревьях. Они уже начали разлагаться, и на них пировали мухи и вороньё.
– Вот, – сказал Дэйгон Одвелл. – Так надо было. Сразу. И здесь. Видите, Эдвард? Крестьяне их не сняли. А я нарочно не отдавал прямого запрета. Здешние смерды были вольны вынуть своих родичей из петли и предать земле. Ан нет. Всё висят.
Он замолчал. Ехавшие за ними всадники притихли тоже, хотя и не смолкли совсем, но их смешки и болтовня стали сдавленнее. Видать, навалившийся смрад слегка подпортил им настроение.
– Милорд, может, галопом? – жалобно крикнул издали Пейреван. Одвелл не повернул к нему головы. Он ехал, прикрыв глаза и даже не подняв руки к носу, пока они продвигались аллей мертвецов, и, казалось, дремал в седле. Кони волновались, чуя трупный дух. Было тихо и чересчур тепло, как для середины осени.
– Неужели, – сказал Дэйгон Одвелл, – неужели Фосиган и впрямь думает, что я испугаюсь этого щенка?
Никто не ответил ему. Эд почувствовал спиной палящие взгляды десятков глаз, но не обернулся. Лес кончился, они снова выехали к полю.
И тут уже пошли галопом, потому что бык, зажаренный знаменитым поваром Никласа Индабирана, и впрямь стыл.
Прошло, однако, ещё добрых полчаса, прежде чем они увидели вдалеке голубые башни, а ещё через час подвесной мост замка Эвентри опустился перед ними.
– Добро пожаловать в мою обитель, милорды, – сказал Никлас Индабиран, и копыта его коня прогрохотали по дубовым брёвнам моста.
Так Эд из города Эфрин вернулся туда, где не был двенадцать лет.
Тут мало что изменилось – замок Эвентри (ах нет – замок Индабиртейн, как обмолвился лорд Одвелл) по-прежнему не слишком отличался от любого большого замка, в которых Эду приходилось бывать. Просторное подворье было запружено солдатами, слугами, крестьянами, лошадьми, курами и орущими детьми. Когда кавалькада из двух дюжин всадников въехала во двор, всё это разномастное сборище хлынуло в стороны, и под чьими-то копытами истошно завизжала задавленная свинья. Немедленно раздалась брань, притихшее было подворье вновь зашевелилось и загудело. Эд знал, что здесь его столичные манеры некому оценить, однако вежливо дождался, пока спешатся Индабиран, затем Одвелл, только тогда спешился сам – и с размаху вступил ногой в коровью лепёшку. Он выругался, отступил и повозил подошвой по земле. Кто-то взял у него повод коня – Эд даже не обратил внимания, кто именно, он всё ещё возился с сапогом.
– Молог задери, – пробормотал он, – хоть бы соломы постелили…
Кто-то наступил ему на ногу и тут же отскочил. Полдюжины лошадей создали некоторую толчею. Раздались резкие командные выкрики Индабирана, ворчание Пейревана, отрывистая ругань солдат.
– Катарина! – орал лорд Никлас. – Катарина, где ты, дура?! Так-то встречаешь дорогих гостей?
Эд краем глаза заметил спешащую к ним женщину – судя по небогатому, но благородного покроя платью красно-оранжевых цветов и окутывавшему голову покрывалу, хозяйку замка. Она что-то говорила, но голос её был слишком тих, чтобы Эд мог разобрать слова, а лицо – слишком неподвижно, чтобы по нему можно было понять, оправдывается она, извиняется или приветствует гостей. Эд успел подумать только, что она красива, и мысленно воззвал к Светлоликой Гилас с отчаянным упрёком, ропща, что приходится представать перед дамой с коровьим дерьмом на сапоге. По счастью, пока что между ним и нею было достаточно людей и лошадей; Эд схватил за рукав ковыляющего мимо слугу.
– Эй, любезный, дай-ка мне что-нибудь… – начал он – и осёкся.
И почувствовал –
– Олпорт, – сказал Эд. – Здравствуй, Олпорт. Помнишь меня?
Замковый дурачок Эвентри ничуть не изменился с годами. Ему по-прежнему было лет сорок на вид, у него всё так же были глубокие проплешины в реденьких волосёнках, но он упорно не лысел окончательно – казалось, он как родился с этими проплешинами, так и помрёт. И лицо всё то же, ни единой новой морщинки, и ни на йоту не больше мысли в больших круглых глазах, всегда влажных и почти всегда равнодушных.
Они и сейчас остались равнодушными.
Олпорт его не помнил.
Ну ещё бы – двенадцать лет всё-таки…
Это был голос Алекзайн в его голове – как обычно, хотя Эд знал теперь, что с ним говорила вовсе не Алекзайн. Да это и не имело значение. Не имело значения даже то, что именно она сказала.
Главное – она заговорила с ним. Сейчас.
Эд всё ещё держал дурака за рукав. Тот стоял, скособочившись, высоко задрав левое плечо над правым, и всё равно они были почти одного роста.
– Меня не помнишь, – сказал Эд. – А кого помнишь? Анастаса – помнишь? Адриана? Бертрана?
– Бертра-ана, – протянул дурачок, и слабая искра удовлетворения блеснула в его глазах. Эд знал, что это ещё ни о чём не говорит: Олпорт всегда повторял последнее слово, которое слышал. Но он всё равно перехватил руку дурачка повыше локтя и сжал – сильно, но не больно. И повторил:
– Бертрана. Помнишь? Анастас, Адриан, Бертран. Они давали тебе яблоки. Ты помнишь яблоки?
– Яблоки! – с восторгом повторил дурак.
Да, точно. Он всегда их любил.
– Ты видел кого-нибудь из них, Олпорт? Видел Анастаса, Адриана, Бертрана? Видел?
Это было бесполезно. Олпорт никогда не отвечал на вопросы. Эд знал это – и всё равно спрашивал. Он должен был только спрашивать. Ответы ему были ни к чему.
– Если ты увидишь кого-то, кого-нибудь, Анастаса, или Адриана, или Бертрана, ты скажешь ему про яблоки? Скажешь про яблоки, Олпорт?
– Яблоки! – закричал дурак, и искра безумной, дикой радости полыхнула в его глазах, на долю мгновения сделав их ясными и живыми. – Яб-ло-о-ки-и-и!
– Что там такое?
Кузнечный молот звенел где-то далеко и глухо, и тысячи его крохотных братьев колотили в виски Эда. Он почувствовал, что улыбается, улыбается этому грохоту в висках, этой боли.
– Яблоки, Олпорт. Прости меня, ладно? – прошептал он и разжал руку.
И лишь только он сделал это, замковый дурак Эвентри повалился навзничь. Повалился и остался лежать, глядя на него широко распахнутыми пустыми глазами.
– Снова этот дурень орёт?! – рявкнул лорд Индабиран, протолкавшись наконец к ним. В руке он сжимал плеть, которой не преминул огреть застывшего у ног Эда дурачка. Тот завалился набок, но подняться не попытался. Эд заставил себя вскинуть взгляд – и увидел, что вокруг них образовалось довольно внушительное свободное пространство. Некоторые из слуг бросили работу и сбежались посмотреть, как лорд будет пороть идиота – похоже, это зрелище они очень любили. «Хлеба и зрелищ», – машинально подумал Эд. Большего они никогда не попросят.
– А ну вставай, козлиное дерьмо, подымайся, бестолочь, а ну как на живодёрню тебя! – орал лорд Никлас, охаживая бока Олпорта кнутом. Он был явно недоволен толкотнёй во дворе и недостаточно торжественным приёмом, оказанным ему и его высоким гостям, потому обрадовался поводу отвести душу. Никто ему не мешал. Эд тоже не мешал. Он не имел права вмешиваться – только не теперь.
– Ну ладно, Никлас, довольно, – раздался наконец голос лорда Одвелла, такой же сухой и хлёсткий, как удары бича, которыми сыпал Индабиран. – Извинись-ка лучше перед нашим другом Эдвардом.
Лорд Никлас с шумом выдохнул, занесённая для удара рука дрогнула и опустилась. Рывком отвернувшись от скорчившегося на земле идиота, он оказался лицом к лицу с Эдом. В его глазах было искреннее раскаяние.
– Я приношу свои извинения, сударь. Надеюсь, он не успел оскорбить вас. Если так, я велю забить его
