отправкой припасов и снаряжений, приберегая основные силы для личных дрязг на самом Дордуэлле. Сколько Адель помнила себя, в их доме постоянно стоял крик, ор и плач, хлопали двери, билась посуда, громыхали в ярости брошенные на пол ножны, а порой звенела и сталь, хотя досточтимый лорд Нейл, отец Адели, всё же знал пределы и чаще обходился кулаками.
Адель из клана Джесвел была достойной дочерью своего рода и своего острова. И когда двадцать лет назад она юной девочкой прибыла в монастырь Милосердного Гвидре в Скортиаре, а двенадцать спустя стала его настоятельницей, её характер не изменился ни на йоту.
Зажав в кулаке тряпицу с кровавой гнойной мокротой своего подопечного, местра Адель упёрла кулаки в бока и, смерив незваного гостя взглядом с головы до пят, спросила тоном, каким обычно осведомляются у человека о преступлении, в котором его только что уличили:
– Вы больны?
Стоящий перед ней молодой мужчина приподнял бровь.
– Боюсь, что нет, преподобная местра. Я…
– Очень жаль. В таком случае, кто бы вы ни были, подите прочь и молитесь Гвидре Милосердному, чтобы простил вам грех, который вы совершили, ворвавшись в женский монастырь и осквернив его своим присутствием. Вон.
– Я не могу уйти сейчас, преподобная. Это означало бы обречь на скорую и мучительную гибель вот этого человека, – мужчина с деланным смущением указал на Галиотто, переставшего наконец кашлять и теперь шумно и сипло дышавшего у Адели за спиной.
– Вы лекарь?
– Не больше, чем вы. И знаю, без сомнения, не больше вашего о том, как лечить человека, выхаркивающего собственные лёгкие. Однако…
Женщина более уравновешенная, чем преподобная местра Адель, но обладающая её умом и опытом, именно в этот миг остановилась бы, понимая, чем может обернуться подобный разговор – ведь она понятия не имела, кто стоит перед ней. Но Адель Джесвел не умела останавливать коней на поворотах. А кроме того, она видела, что этому человеку есть что сказать по поводу Галиотто. Она готова была слушать. Это ничего ей не стоило.
– Продолжайте.
Он слегка улыбнулся, и Адель только теперь заметила, что он молод и хорошо одет, хотя его дорожный костюм порядком извозился в грязи и пыли. Его лицо было ей незнакомо. Под каким предлогом он проник в монастырь? Его истинные цели пока что её не интересовали.
Она ждала, что он ответит что-нибудь всё тем же язвительным тоном, но вместо этого он сказал только: «Позвольте» – и, обойдя её, подошёл к постели больного. Адель смотрела, как он трогает лоб и шею Галиотто – в точности как сама Адель минутой ранее. «Он мог видеть, как я это делаю», – подумала она, но тут он откинул одеяло и самым бесцеремонным образом ощупал пах больного. Адель услышала, как ахнула позади неё маленькая Урсула, и круто обернулась.
– Сестра, вы меня слышали? Я велела нагреть воды! – резко сказала она. Сестра Тэсса шевельнулась, переступив с ноги на ноги, и только тогда Адель заметила, что она всё ещё здесь – стоит и смотрит во все глаза, как совершенно незнакомый всем им мужчина ощупывает другого мужчину.
– Тэсса, помогите сестре Норе.
– Да, матушка.
На шум сбежалось ещё несколько любопытных монахинь, в основном юных, несших свою вахту у постелей больных за другими ширмами. Адель разогнала их и наконец повернулась к наглому незнакомцу. Тот уже набросил одеяло на тело больного, снова погрузившегося в забытьё, и требовательно протянул к Адели руку.
– Дайте.
Она не сразу поняла, что он просит платок, которым она отирала губы Галиотто. Она поколебалась секунду, потом протянула к нему руку. Мужчина развернул платок, встряхнул его, распрямляя, осмотрел, понюхал.
– У него внутреннее кровотечение, – сказал он. – Любая тепловая процедура его убьёт. Что вы ему давали?
– Эфирные масла, – поколебавшись, ответила Адель. Этот человек странно действовал на неё – он был юн и дерзок, но отчего-то она слушала его и отвечала ему. – Мирт и базилик…
– Попробуйте ещё гвоздику. И сок рябины, хорошо бы свежевыжатый. И ни в коем случае не давать ему горячего. Никаких компрессов… о кровопускании, думаю, вам и говорить не надо, верно?
Он улыбнулся ей лукаво и почти заговорщицки, и лишь тогда она очнулась от дурмана, в который ввёл её его напор и самоуверенность. Он не был похож на шпиона, но именно поэтому мог им оказаться. Несмотря на то, что знал про сок рябины.
Она решила схитрить.
– О да, конечно, кровопускание мы ему делаем. Дважды в сутки.
– Неужели? И как давно он здесь лежит?
Адель закусила губу – девчоночий жест, от которого она так и не смогла избавиться. Ну в самом деле, так глупо попасться…
– Шестой день.
– И вы за шесть дней не убили его кровопусканиями? Воистину, досточтимые сёстры-гвидреанки изобрели некий принципиально новый способ проведения этой процедуры, способный помочь больному, а не убить его, как оно обычно бывает. Примите моё восхищение.
Его насмешка была столь же желчна и неприкрыта, как недавняя насмешка Адели над сестрой Гизеллой. Она смотрела на него, хмурясь, но не могла отделаться от странного прилива необъяснимой симпатии, которую он в ней вызывал – он и его знания и бесшабашная юная беспечность, с которой он эти знания демонстрировал. Адель знала людей, похожих на него, которые погибали из-за этого.
– Кто вы? – спросила она наконец. – Где вы этому научились?
– В Фарии, – он не ответил на первый вопрос, и Адель это заметила, но ответ на второй вопрос слишком её потряс, чтобы она стала переспрашивать. – Я знаю мало о лёгочных болезнях, говоря по правде, но…
– Вы учились в Фарии?!
Она невольно понизила голос, хотя здесь не было никого, кто не разделил бы её изумление и восторг – и испытала укол разочарования, когда он покачал головой.
– Не учился. Служил у одного лекаря. Утром чистил его сапоги, днём бегал по поручениям, а вечером пробирался в библиотеку и читал его книги.
– Кто вы? – снова спросила Адель.
Он поклонился ей – не официальным, но глубоким поклоном, выражавшим искреннее уважение, – и ответил:
– Адриан Эвентри из клана Эвентри, преподобная местра. Прибыл в обитель Милосердного Гвидре, чтобы увидеться с моей матерью.
Келья местры Адели выходила окнами на глухую монастырскую стену. Только голый серый камень и небо, необычайно ясное для осеннего дня. Выбор мог показаться – и казался – странным любому, кто знал местру настоятельницу недостаточно хорошо, но ещё больше ему удивился бы любой, знавший Адель Джесвел до того, как она приняла постриг. Она любила простор, любила открытое поле, к которому пробиралась через ручей вброд, задрав юбку до колен, и запах свежескошенного сена. Если отец хотел наказать её, то не порол, как остальных своих детей, а запирал в комнате, окна которой выходили на глухую стену. Не потому, что он любил её больше других детей и особенно берёг – напротив. Он её ненавидел: её ум и её дерзость, из-за которой она отказывалась притворяться глупее,
