штаны и приготовиться для порки. – Тебе нечего здесь делать!
Он не выразил ни малейшего удивления – и узнал Эда так же легко, как тот узнал его. «А ведь я изменился, – подумал Эд, – и… и он изменился тоже, почему мне сперва показалось, будто нет?.. Как и Вилма, отяжелел, тугие мышцы уступили место жирку, волосы поредели, глаза выцвели… Он теперь старик, хотя я помню его молодым мужчиной, а я – мужчина, хотя он помнит меня мальчиком, но мы узнали друг друга с первого взгляда и в первый же миг. Может, потому, что дело не во внешности, а в том, что один Отвечающий всегда ощущает и помнит другого?»
Адриан Эвентри помнил Тома, поэтому в ответ на приказ повернулся и вышел, как ему было велено. Ничто не меняется.
Он отошёл от двери на шаг и терпеливо ждал, пока Том, отдав Вилме ещё несколько приказаний, выйдет к нему. Они оказались в сумрачном сыром коридоре вдвоём, и на миг что-то ёкнуло внутри – точно так же они столкнулись впервые в Эвентри, когда…
– Что тебе надо?
В полумраке Эд видел его лицо смутно, но ему и не требовалось света, чтобы различить неприязнь и раздражение.
– Мне нужна Алекзайн. Я должен задать ей несколько вопросов.
– Задавай хоть дюжину – она тебе не ответит.
– Я могу видеть её, Том?
– Ты уже видел.
Эд недоумённо моргнул. О чём он…
Гилас… нет.
Это зловоние, яркий солнечный свет, снопом ложащийся на запертую дверь в купальню, и существо на постели…
Нет!
– О боже, – прошептал Эд, протягивая руку и касаясь ладонью стены – он всегда так делал для верности, когда у него слабели ноги. – Как… почему… что случилось?
Том молчал. Это было усталое, измученное молчание, говорившее больше слов. Потом Эд почувствовал прикосновение к своему плечу – то самое, его он тоже помнил, и, как прежде, инстинктивно напрягся. Эта рука всегда вела его туда, где он не хотел быть, и она же когда-то успокаивающе поглаживала его по затылку. Держись, парень, ты уже взрослый.
– Пойдём, – сказал Том. – Здесь не лучшее место для разговора.
Лучшим местом для разговора была комната внизу, та самая, где Алекзайн когда-то читала книгу, страницы которой шевелил ветер. Том подошёл к креслу, в котором она сидела, когда позвала к себе Адриана и спросила, на что он готов ради неё, и опустился туда с осторожностью человека, привыкшего беречь спину. Он немного расслабился, и от этого только заметнее стала его дряхлость. Не физическая. Просто он очень устал жить и ни от кого этого не скрывал.
– Когда тебя схватили Индабираны, – без предисловий сказал Том, – она вернулась за мной в ту таверну, где на нас напали наёмники – помнишь? Она со мной говорила. Не так, – он постучал костяшкой пальца по своему виску, – а просто говорила, как прежде. И в конце концов убедила, что я должен предоставить тебя самому себе. Говоря по правде, именно этого я и хотел, только думал, что права не имею. И когда я согласился, она внезапно потеряла сознание и… стала стареть.
– Стареть? – повторил Эд.
– Я своими глазами видел, как ссыхается её кожа, краска сходит с волос, тают мускулы… как она становится такой. Ты видел, – его голос звучал совершенно ровно, но именно в этом спокойствии Эд отчётливо видел след ужаса, который Том испытал в тот миг. – За несколько минут она превратилась в столетнюю старуху. Я думал, она умерла. Она почти не дышала и всю ночь была без сознания. А потом очнулась.
Он умолк, и молчание было враждебным, как будто он ждал вопроса, в котором прозвучит обвинение или упрёк. Но в чём Эд мог его обвинять? В том, что Том не убил её сразу?
Господи, ведь прошло двенадцать лет…
– Том, кто она? Во имя всего святого, кто она такая?
– Никто, – с горечью ответил тот. – Просто женщина из обедневшего рода, ещё девочкой отданная в монастырь Яноны. Когда она была подростком, Янона забрала себе её тело, чтобы найти своего Отвечающего. Боги не могут говорить с нами напрямую, сами, они слишком отличаются от нас. Каждый выбирает собственные пути. Яноне нравятся женские тела – она знает, как они воздействуют на нас… на мужчин. – Он коротко и сухо усмехнулся губами, из которых давно ушла кровь. – Дух этой девочки, Алекзайн, оказался силён, её нрав полюбился Яноне, и она надолго осталась в этом теле. Очень долго по человеческим меркам. Алекзайн сопровождала пятерых Отвечающих. Пятерых, Адриан.
Пятерых… По одному в каждом поколении.
Сто лет.
– А теперь?.. – с трудом спросил он.
– Теперь она, видимо, решила, что с этого тела довольно. Или с этого духа… Янона ведь не уничтожила и не вытеснила душу Алекзайн из тела. Они обе всё это время были внутри. Я даже представить себе не могу, каково это – делить свою голову с богиней… с Неистовой дочерью Молога. Она очень редко пыталась забраться в мою, едва касалась меня, и всякий раз я едва не сходил с ума. Я сходил с ума… Адриан, я был безумцем, законченным безумцем, когда сделал всё, что сделал. Но Алекзайн была гораздо безумнее, потому что нельзя сто лет делить себя с Яноной и не сойти с ума.
– Откуда ты знаешь всё это?
– Она мне сказала. Пока ещё могла говорить. Она всё помнит. Всё, что делала – и что Янона делала с помощью её тела. Ей… ей стыдно, Адриан. Она просила, если я когда-нибудь встречу тебя, попросить у тебя за неё прощения.
– За что? – Эд снова протянул руку и коснулся пальцами стены. Глупый жест, привычка, а не необходимость. – Это не её вина. Всё, что делала… эта… богиня… всё это была её воля.
– И ты эту волю выполнял. И до сих пор выполняешь. Я прав?
– Да. – Не было смысла отрицать. – Выполняю и выполнял. И выполню.
– Жизнь тебя ничему не научила, – с отвращением сказал Том.
– Ты ошибаешься. Просто я учился тому, чему
– Какой долг, Адриан? Янона безумна. Всё, к чему она прикасается, она заражает безумием. Алекзу… тебя, и меня…
– Так удобно верить в это, – резко сказал Эд. – Удобно, верно, Тобиас Одвелл? Или Томас Лурк – кто ты там теперь? Ты называешь себя безумцем и всё, что делал, а ещё хуже – то, чего не сделал, списываешь на безумие. Но ты не безумен, ты в ответе, за сделанное и не сделанное, так же, как и я.
– Ты прав, – тихо сказал Том. – Ты всегда был прав. А я всегда трусил. Я…
– Это то же самое оправдание, – отрезал Эд. – Трусость, безумие, слабость – не важно. Всё – лишь бы повод отбрехаться от твоего бремени. И как тебе, легче жить, веря в это? Вправду ли легче?
– А тебе, вижу, нравится то, чем она тебя сделала. Ну и как, Адриан Эвентри, многого ты достиг? Изменил мироздание? Спас мир? Или ты только на середине пути?
В голосе Тома звучала насмешка – но слишком явно сквозь неё пробивалось плохо скрываемое замешательство. Эд ощутил острый приступ вины – за то, что пришёл сюда, разбередив его раны, и за то, что Том говорил правду.
– Да. Я на середине пути. И да, Том, мне это нравится… если бы не нравилось, я бы тоже обезумел, или притворился, что верю в своё безумие, – так, как ты.
– Настоящий безумец себя таковым никогда не признает.
– О, в самом деле? Тогда это означает, что ты в здравом уме. А я, может быть, нет, но, увы, я не могу позволить себе роскоши в это поверить.
Том тихо засмеялся, одновременно и с грустью, и с облегчением.
– А всё-таки она не ошиблась в тебе. Ты сильнее меня… мальчик.
– Да. Давай, насмехайся. Я был глупым мальчишкой и остался им, знаю. Я не особенно задумываюсь,
