сообщавшемуся с храмом через тесную пристройку.
– У нас нынче людно, – объяснил он, заводя Адриана в узкую тёмную келью. – Лорд наш и леди переезжают на зиму в замок Нойлен, вот у нас и заночевали. А с ними две дюжины сопровождающих, и все они пожелали восславить Златокудрого… – брат Рерих запнулся, выпучил глаза и шумно икнул, а потом попросил Адриан располагаться в его скромном обиталище и поспешно заковылял прочь.
Адриан выглянул в окно кельи. Было уже довольно поздно, и, несмотря на ярко горевшие окна основного здания обители, в монастыре стояла тишина: похоже, лорд со своими сопровождающими и весёлыми братьями славили Златокудрого с самого утра и успели притомиться. Адриан чувствовал голод, но в последнее время голод преследовал его неотлучно, поэтому усталость досаждала ему сильнее. Он бы с радостью лёг на узкую койку брата Рериха и уснул, но не был уверен, что ему отвели именно это место, к тому же слегка растерялся от непривычно тёплого приёма. Пока он топтался у очага, не зная, что делать, монах прибежал обратно с горячим, ещё дымящимся котелком и двумя кружками.
– Наша обитель славится грогом, лучшим в округе, – похвастался досточтимый брат, и Адриан немедленно получил возможность убедиться в справедливости его слов.
Горячее питьё было очень крепким; ещё не допив до конца кружку, Адриан ощутил, как ноги обмякают, а голову заволакивает туман. Заметивший его внезапную слабость брат Рерих молодецки расхохотался, усадил своего гостя на кровать и налил ему ещё. Он болтал что-то об их лорде, чудесной души человеке, и его карге-супруге, с самого утра совавшей свой длинный нос во все котлы и чуланы обители, но Адриан слушал вполуха, чувствуя, что засыпает. Он успел опорожнить две кружки прежде, чем его окончательно сморило, и даже не почувствовал, как брат Рерих закинул его ноги на кровать и ушёл назад к своим братьям по обету – догуливать.
Адриана разбудила посреди ночи луна, глядевшая в окно ослепительно ярким пегим глазом. Брат Рерих раскатисто храпел на полу, свернувшись поверх плаща прямо на досках. Адриан ощутил укол совести, потом – благодарность, а потом – жгучую жажду. Гвоздика, корица и листорский перец, спору нет, придавали грогу святых братьев особенную пикантность; они же ужасно раздражали язык и нёбо, заставив их высохнуть и распухнуть. Рот у Адриана как будто набили ватой; он сел на постели, лихорадочно озираясь в поисках воды. На подоконнике стоял кувшин. Адриан радостно схватился за него – и разочарованно застонал, обнаружив, что воды в нём нет ни капли. Видимо, досточтимый брат Рерих тоже уже просыпался этой ночью. Адриан на цыпочках пробрался к двери, стараясь не потревожить покой доброго монаха, и выскользнул наружу.
Он понятия не имел, сколько времени до рассвета; монастырь уже погрузился во мрак и сон, брат- привратник шумно храпел в сторожке у едва теплившегося фонаря. Монастырский двор был маленьким, и Адриан без труда нашёл колодец, но крышка оказалась задвинута, и он не смог сдвинуть её в одиночку. Пламя во рту и горле тем временем грозило свести его с ума. Адриан обошёл дворик обители, пытаясь прикинуть, где тут может быть кухня. Обитель была сложена из камня; в таких местах кухня обычно – самое тёплое местечко, а поскольку монахи сегодня славили Эоху допоздна, она наверняка не успела остыть. Не особенно надеясь на удачу. Адриан снова обошёл дворик, щупая рукой камни. В одном месте они показались ему чуточку теплее, чем во всех прочих. Неподалёку была дверь. Адриан осторожно толкнул её, она открылась.
Внутри было темно, и он пробирался ощупью, идя на запах гвоздики. Ему повезло: кухня и впрямь оказалась там, где он думал. Там никого не было, угли тлели в очаге, винный пар ещё стоял в воздухе, напоминая о недавней пирушке. «А хорошо быть монахом Эоху, – почти с завистью подумал Адриан. – Ничего не делаешь целыми днями, только молишься да веселишься – а люди ещё и думают, что ты пошёл на большую жертву, отринул земное и посвятил себя богу». Адриан тоже сделал именно это, однако никто бы не поверил ему, если бы он рассказал. Янона Неистовая была менее благосклонна к своим верным слугам, чем её Златокудрый брат.
Желание завидовать и роптать мигом покинуло Адриана, когда он увидел у окна бадью с водой, поблескивавшей в лунном свете. Он кинулся к ней, зачерпнул воду ладонями и пил, пока в горле не перестало драть. Ох, ну и пойло же у этих святых братьев… В голове у Адриана до сих пор было не совсем ясно.
Он наконец выпрямился, утёр губы рукавом и повернулся к выходу.
И только тогда заметил, что ошибся, решив, что в кухне никого нет.
Тонкая фигурка беззвучно пятилась от него к двери, по-видимому, страстно жаждя остаться незамеченной.
– Ой, – сказал Адриан, и обладатель – обладательница, как он понял мгновением позже – фигурки, пронзительно взвизгнув, запустила в него чем-то маленьким и мягким, тем не менее весьма обидно врезавшимся Адриану прямо в скулу.
«Сушёное яблоко», – машинально отметил он, бросаясь вперёд.
Позже он так и не мог толком объяснить себе, зачем кинулся и схватил её. Должно быть, разозлился, что она тут пряталась, а потом ещё и запустила в него яблоком, хотя он просто захотел пить и ничего плохого не делал. Его сёстры иногда вели себя вот так, и взвизгнула эта женщина тоже очень похоже на них, вот он и бросился… как будто он дома, у них на кухне, а она… она…
Он схватил её за плечо, в ужасе подумал: «Что я делаю?!» – и тогда девушка обернулась, и в перекошенном от страха и досады бледном личике, освещённом полной луной, Адриан узнал Алисию.
Свою старшую сестру Алисию.
«Лорд и леди наши нынче тут заночевали», – сказал брат Рерих, а Адриан, дурья башка, слишком устал и был так ошарашен приёмом, что пропустил эти слова мимо ушей. Какой-то лорд и какая-то леди, много ли делов – главное не попасться им на глаза… Он как будто напрочь забыл, на чьей земле находится – это же фьев Вайленте! Именно за Свана Вайленте насильно отдали его старшую сестру прошлым летом. Адриан был уверен, что больше никогда в жизни её не увидит.
И вот теперь она запустила в него сушёным яблоком, а он схватил её за плечо. Наверное, впервые в жизни – она была старше, выше и сильнее его, и ещё она была злюкой и доносчицей, и больше всего на свете любила поймать его на чём-то таком, за что его потом накажут.
– Алисия, – прошептал Адриан и, выпустив её, отступил на шаг.
Она всё ещё смотрела на него огромными от страха глазами, не узнавая. Неужели он так изменился за эти месяцы?.. Она-то совсем не изменилась – он узнал её сразу, несмотря на покрывало, под которым она теперь, как пристало замужней женщине, прятала волосы. Её платье было мешковатым, слишком большим для неё, так что она путалась в подоле – не иначе как муж рядит её в обноски бывшей леди Вайленте, скончавшейся в прошлом году. Адриан припомнил, что у лорда Свана есть дочь шестнадцати лет – ровесница своей мачехи. Интересно, её Алисия изводит так же, как изводила своих младших братьев и сестру?
– Не тронь меня, – громким шёпотом сказал Алисия, выставив вперёд руку с растопыренными пальцами. – Не то закричу. Не то…
– Алисия, это же я! Ты что, меня не узнала? Это я… – сказал Адриан и умолк. Он, наверное, должен был обрадоваться ей, обнять её, но почему-то вместо этого его охватила тревога, уже почти забытое чувство тупого животного страха, который он испытал, когда Топпер Индабиран бросил его в подземелье его собственного замка, замка, в котором вырос и он, и Алисия…
Её растопыренные пальцы, неестественно бледные в лунном свете, дрогнули и опустились. На узком, длинноносом лице появилось недоверие.
– Адриан? – недоверчиво спросила леди Вайленте. – Это… это ты? Что ты здесь делаешь?!
Ну в точности как будто они оба в Эвентри, он тайком пробрался в кладовую, а она поймала его за шиворот и учиняет допрос на месте! «А сама-то ты что тут забыла?» – огрызался Адриан в таких случаях, отчаянно отбиваясь.
Но они не в Эвентри. Нет больше Эвентри. И ни один из них больше не носит это имя.
– Я тут… я пить захотел, – тихо сказал Адриан, словно это всё объясняло. – Я уже ухожу.
– Вот ещё! – сказала его сестра, наконец делая к нему шаг, протягивая руку – но не затем, чтобы обнять своего потерянного, множество раз чуть не погибшего брата. Длинная узкая тень её упала Адриану на лицо, цепкие пальцы вцепились в рукав. И предательский, дрожащий холодок прокатился волной по его спине – как прежде.
И не как прежде, потому что теперь всё было иначе.
