И остановился у двери, из-под которой виднелась полоска жёлтого света.
«Может, не ходить всё-таки никуда? – снова подумалось ему. – Раз уж вернулся… и чувствую себя так странно…»
– Магда? – Он поколебался мгновение, потом постучал в дверь. Почему-то ему не хотелось по-хозяйски врываться к ней. – Ты не спишь? Магдалена!
Ни звука. Эд вздохнул. Спит, конечно… только почему при свете? Он ощутил смутную, необъяснимую тревогу – и одновременно с ней новый прилив головокружения и тошноты.
Внезапно по неведомой причине ему стало страшно.
– Магдалена! – позвал Эд снова, открывая дверь.
Она легко поддалась. Он ступил за порог.
Его жена лежала посреди комнаты на спине, широко раскинув руки. Юбка задралась и обнажила левую ногу до колена. Ноги были судорожно поджаты, словно её били конвульсии. Голова Магдалены запрокинулась на бок под неестественным углом, на выбившиеся из-под покрывала волосы хлопьями налипла розоватая пена, стекавшая изо рта. Глаза успели остекленеть.
Эд подошёл к ней на негнущихся ногах и опустился на колени. Позвал, сперва громко, потом тише, взял её лицо, вдавив пальцы в щёки, повернул её голову к себе, и пена со слабым бульканьем выплеснулась ему на руку. Его пальцы разжались сами. Голова Магдалена возвратилась в то положение, в котором была, отвернулась, будто она даже после смерти не хотела смотреть на него.
Он проследил взглядом за её правой рукой – и увидел то, что почти ждал увидеть.
Маленький флакон синего стекла.
«Милосердный Гвидре», – то ли подумал, то ли сказал Эд Эфрин. И тут на него накатила такая слабость и тошнота, что он, не удержавшись на коленях, завалился на бок, прямо на мёртвое тело своей жены. Он знал, уже знал и не верил, отказывался верить, и чтобы развеять последние сомнения, поднёс флакон к носу и втянул исходивший от него чуть заметный запах.
В точности тот же, какой издавало вино, поданное Магдаленой к ужину. Эд попробовал его и подумал, что оно давно прокисло, но ничего не сказал, чтобы её не расстраивать. Она ведь так просила, чтобы он остался.
– Магда… – простонал он. – Магда… что же ты наделала… что ты наделала, сука?!
От этого крика будто что-то лопнуло в его голове, перед глазами стояла красная пелена. Эд рухнул на пол, потом с трудом поднялся на четвереньки. Его трясло, он почти ничего не видел – всё перед взглядом слилось в пульсирующий поток, искажающий предметы и пространство. Отвернувшись от Магдалены, Эд приподнялся на коленях и сунул пальцы в рот, так глубоко, как мог. Его обильно вырвало – желчью и, как ему показалось, кровью. Он попытался вызывать рвоту снова и мучил свой желудок до тех пор, пока не кончилась даже желчь и он не свалился на пол, задыхаясь и хватая ртом воздух. На лестнице и в коридоре гремели шаги, но он не был уверен, не чудятся ли они ему.
Прибежавшие слуги – Эд не видел их лиц и плохо понимал, кто они такие, – подхватили его и перенесли на кровать. Женский голос визгливо вскрикивал, потом залился плачем, мужской голос сердито прикрикнул, потом что-то приказал, и Эд разобрал слово «лекарь».
Лекарь. Светлоликая Гилас! Лекарь! Да какой тут уже, к дьяволу, лекарь…
И тут Эд понял, что в Сотелсхейме есть лишь один человек, который не даст ему умереть в эту ночь.
Он попытался встать, но его тут же уложили обратно. Он зарычал от злости, и это подействовало – руки разжались, и Эд смог подняться, смутно слыша уговоры, причитания и истерические женские всхлипы. Он увидел серое пятно – сгорбившуюся служанку – рядом с желтым пятном – это была Магдалена, – и глядел на них какое-то время. Потом сказал, чувствуя, как влага выступает на губах от каждого слова:
– Уберите… её… – и, оттолкнув снова чьи-то руки, вывалился в коридор.
Его правая рука по-прежнему судорожно стискивала синий флакон.
На улице ему стало лучше: в глазах прояснилось, и он даже смог взобраться в седло – правда, с помощью конюшего, тоже лепетавшего что-то в ужасе и смятении. Эд лёг коню на холку и, прошептав ему на ухо: «Давай, родной», из последних сил ударил его пятками. Конь понёс, и очень скоро крики и голоса позади стихли. Эд мчался в сумерках, распугивая прохожих, болтаясь в седле и тратя остаток сил на то, чтобы не упасть. Он не мог править, не видел дороги, и вся надежда была лишь на то, что конь отнесёт его туда, куда отвозил чаще всего в последние несколько недель.
Топот конских копыт, сминавших всё на своём пути, был нечастым событием на Травяной улице, и жители выглядывали из окон, которые тут же захлопывали. Северина выглянула тоже. И побелела как смерть, как мёртвая Магдалена Фосиган, тело которой сейчас с плачем раздевали служанки.
Она оказалась внизу раньше, чем стайка любопытных успела собраться вокруг человека, замертво свалившегося с коня перед входом в аптеку «Красная змея». Эд уже не мог говорить, только хрип вырывался из его груди с каждым вздохом. Северина кое-как помогла ему встать на ноги и, закинув его руку себе на шею, втащила его в дом и захлопнула дверь. Там силы покинули его окончательно, и он осел на пол, как Северина ни пыталась удержать его на ногах.
– Что с тобой? Что случилось? Эд, что с тобой? – повторяла она, зная, что он не может говорить, но ей было невыносимо слышать, как он хрипит, и она говорила хотя бы для того, чтобы заглушить этот звук.
Но Эд всё же сумел ответить. Он протянул к ней руку, его пальцы разжались, синий флакон дутого стекла выпал из них, покатился по полу и замер, поблескивая в свете лампы.
Аптекарша Северина посмотрела на этот флакон и страшно, пронзительно закричала.
Эд уже не услышал её крика.
Потом он горел в бреду, его били судороги и всё время рвало – так, что Северина едва успевала менять ведро. Она вливала в Эда гнусно смердящий отвар и плакала, вжимаясь лицом в его мокрые от пота волосы. Он промучился всю ночь и только к утру забылся тяжёлым сном – а вовсе не коротким и спокойным, как обещала Северина его жене. Ближе к полудню она разбудила его и снова напоила противоядием, и на сей раз тело Эда приняло его, не пытаясь отвергнуть. Это был хороший знак. Эд уснул снова, и Северина сидела рядом, пока он не перестал стонать и метаться, и тогда задремала, сложив руки над его изголовьем.
Она проснулась через несколько часов оттого, что он слабо гладил её по голове.
– Спасибо, – всё ещё хриплым голосом сказал Эд. Она вскинулась, всмотрелась в его лицо, белое как мел, осунувшееся, с жуткими тенями под глазами, но больше не сведённое судорогой боли. И снова расплакалась, целуя его подрагивающие руки.
Она так и не сказала ему, почему так быстро поняла, какое из противоядий ему нужно. А он никогда её об этом не спрашивал.
Эд пробыл в «Красной змее» ещё четыре дня – слишком слабый и беспомощный, чтобы самостоятельно добраться до нужника, не то что уйти. Это походило на первые его дни в Сотелсхейме, когда рубленая рана в боку терзала его так же, как сейчас терзали выжженные внутренности, а Северина была рядом, и он верил ей, знал, что она всё делает правильно. На этот раз он, впрочем, поправлялся гораздо быстрее, и уже на третий день смог встать, хотя было очевидно, что ему теперь навсегда придётся отказаться от острой пищи. Они почти не разговаривали. Северина думала о жене Эда, об этой тонкой, красивой молодой женщине с застывшим от горя лицом, и не понимала, не могла понять, как можно носить в себе это горе, когда ты
А Северина – Северина могла даже никогда не узнать об этом… И если то была месть обманутой жены, то никто не сумел бы измыслить большей жестокости.
Впрочем, её ненависть к Магдалене Фосиган немного утихла, когда она узнала от Эда, что его жена разделила с ним содержимое синего флакона. Он сказал это и посмотрел на Северину, будто хотел услышать, что она на это скажет. И она сказала:
– Что ж, ей по заслугам.
