расстояние в сотню метров и, нырнув в прореху колючей проволоки, скрылся между палатками.
— Вот так вот… — глядя в сторону, куда убежал солдат, тихо сказал чернобородый. — Целкости ему не хватило… — И сокрушенно покачал головой: — Кончилось для этих пацанов детство золотое. Там они быстро целкость натренируют.
— Да, похоже, не только у него с целкостью проблемы, — поддержал рыжебородый. — Это нашему гребаному правительству целкости в мозгах не хватает! За какими херами мы туда поперлись?! — Он со злобой далеко плюнул и заерзал на броне. — Кто теперь детей Алика Турдыева кормить будет, после того как он с горы на перевале вместе с бензовозом кувыркнулся?! А?! Эти, что ли, жопы в шляпах?! Он же белобилетник был, с плоскостопием, а его все равно загребли, как шофера! Он, может, и на тормоза нажать вовремя не успел, когда пули впереди зацокали, потому что ноги от долгого напряжения болели! — Рыжебородый спрыгнул с бэтээра на землю и неровной пьяной походкой стал ходить туда-сюда, потрясая кулаками и крича: — Суки паршивые! Пидорасы! Теперь еще и этих сосунков туда гонят целкость наводить! Гондоны! Пидоры!
— Слышал? — Чернобородый слегка похлопал Леху по спине. — Вот так там, браток.
Леха смотрел в уставшие, грязные, запьяневшие лица и тусклое безразличие в глазах этих людей, изведавших то, чего он мог понять, но не готов, не в силах еще был глубоко осмыслить. Мужики продолжали пить горькую. Первый тост за свой дембель давно уже покоился на дне их желудков под хорошей дозой и больше уже не произносился. Они сливали в себя спиртное, попросту топя в нем свое полное, незваное, нехорошее, пугающее осознание вырастившего их мира, воспитавшего в них незыблемую веру в него, как в единственный оплот правды и справедливости. Веру, которая в какой-то миг взяла да и зашаталась, как красивая пьяная шалава на автобусной остановке, от чего красота ее показалась фальшивой, гадкой, а душа покоробилась и занедужила.
Они, как осколки планеты, оторванные и отброшенные от нее некой посторонней силой, теперь летели обратно к границам ее магнитного поля. Желанная сила притяжения для них была так же губительна, как и сила отрыва. Когда они коснутся родимой поверхности, то будут уже совершенно другим, внешне похожим, но сильно изменившимся в своей структуре материалом.
Колонна, обособившись на ветреном косогоре, существовала сейчас сама по себе, как отдельная, еще не познанная, не открытая остальными постояльцами этой пустыни материя, проскочившая дистанцию во времени раньше них, только готовящихся пересечь ту ухабистую межу из точки «до» в точку «после».
Чернобородый нагнулся и крикнул в открытый люк бэтээра:
— Рафик! Рафик! Татарин, ты что, уже готовый там? Дай бутылку!
Из люка показалась рука с бутылкой вина. Он взял ее и передал Лехе:
— Держи, землячок. С товарищем за наш дембель, а лучше за свою удачу выпейте. Будь здоров, браток, — он подал руку.
Разгоряченный вином и разговорами партизан, Леха возвращался в рембат, шагая по степи с бутылкой за пазухой. Он рассуждал, не обращая внимания на испортившуюся погоду и начавшийся дождь.
— Ничего, — думал он. — Армия туда придет, враз порядок будет. Какая армада набралась! А то тоже мне, деятели, придумали необученных партизан посылать. Мужики уже старые, по сороковнику каждому. Давно забыли, как автомат выглядит, а их — под пули. И правда ведь, гондоны в шляпах!
Он остановился и осмотрелся вокруг. Степь была безветренной. С неба почти бесшумно падал дождь. Окрестности качались в мокрой матовой пелене. Ему неожиданно стало крайне одиноко, тоскливо и даже жутко. По телу ринулись колкие мурашки, как сотни точечных электрических разрядов, заставив непроизвольно сократиться мышцы спины. Передернув плечами, Леха не мог понять причины столь резкого душевного провала. Сердце заколотилось, а дыхание сделалось неестественно натужным, как будто он надувал большой воздушный шар. Вспомнились недавние сослуживцы, захотелось увидеть людей, хоть какое-нибудь проявление жизни в этом сыром, замутненном мире. Он поднял ворот бушлата и быстро зашагал, глядя вперед, стараясь хотя бы взглядом скорее достичь любого обитаемого места. Казалось, что позади него остается только пустота и что-то невидимое, но могучее следует вместе с ним, налегает на плечи, душит, но одновременно и толкает его вперед, заставляя ускорять шаг. Он бежал, спотыкаясь о змеиные кочки, пока не увидел часового у шлагбаума рембата. Укрытый плащ-палаткой часовой посочувствовал:
— Промокли, товарищ прапорщик.
— Да, есть немного… — ответил Леха и обернулся назад. Там была все та же необъятная, спокойная дождливая степь.
Леха зашел в протопленную палатку, повесил мокрый бушлат на проволоку у печки, снял сапоги, улегся на тюфяк и включил приемник. Радиоволны смещались, забивая друг друга многоголосьем. Он прошелся по волнам, немного послушал о том о сем и, постепенно согреваясь, вытянулся на тюфяке. Обрывки негромкой музыки, часто прерываемой голосами дикторов, гудение натопленной печки незаметно слились в единый звуковой фон. Тепло обволакивало и успокаивало. Леха уснул.
Михалыч вернулся, когда Леха еще спал. Он снял плащ-накидку, бушлат, шапку и тоже повесил их на проволочные крюки. Потирая ладони, Михалыч плюнул на поверхность печки, проверяя степень ее нагрева. Шипя, подпрыгивая и перекатываясь, жидкий плевок быстро испарился. Опустившись на тюфяк, Михалыч с трудом стянул мокрые сапоги и пододвинул их ближе к округлой, пышущей жаром стенке печи, а затем вытянулся на тюфяке. Он разглядывал неровное раскаленное алое пятно на печной трубе, являющееся единственным источником света внутри палатки, не считая тусклых остатков серого дня, сочащихся через оконный плексиглас. Уставший, простуженный от постоянного нахождения на холодном дожде, он закрыл глаза, вытянул руки вдоль туловища и задремал, ненадолго разлучившись с действительностью. Но скоро сон прервался пробежавшим по телу нервным импульсом. Он вздрогнул и открыл уставшие, ноющие от боли глаза. Медленно повернувшись на бок, Михалыч подпер кулаком подбородок, с завистью глядя на спящего соседа.
«Хоть бы что ему, — думал он, — сопит, только слюни пузырятся. А я, блин, дергаюсь тут, как лягушкин рефлекс. Возрастное, что ли? Ему-то чего, он в жизни пока только сопеть и научился, не успел еще нервы попортить». — Глубоко вздохнув, он снова заложил руки под голову и стал смотреть на провисший потолок палатки, расписанный розоватыми бликами. Работающий рядом с Лехой радиоприемник стал раздражать его.
«Сказки он, видите ли, слушает, — продолжая завидовать спящему Лехе, думал Михалыч, попутно внимая содержанию эфир. — „…Жила была Доминика. У нее был брат Кукулик… Доминика прибеги и братишке помоги…“ — доносилось из динамика. — Тьфу, едрены вилы! — мысленно ругнулся Михалыч. — И так тоска, а тут еще и трагедия… Зачем, спрашивается, этому Кукулику обязательно надо было в дерьмо залезть?! Мимо пройти не мог? Хотя с таким именем… И какой придурок так своего сына назвал? Кукулик, Хрюхрюлик…» — он протянул руку к приемнику и выключил его. Стало тихо. Только палатка парусила, хлюпая от ветра. Скопившаяся в провисшей крыше вода время от времени с тихим шелестом скатывалась по стенкам и тут же уходила в песок.
Не знал еще в тот момент Михалыч, что рядом спал уже не лишний прапорщик по имени Леха, а прапорщик Алексей Петрович Шашкин — старшина ремонтной роты большого мотострелкового полка.
Он позвал:
— Леха! Хорош дрыхнуть, вставай! А то ночью маяться будешь. Вставай! Ужин скоро!
Леха открыл глаза, потянулся и сел. Было тепло, приятно от пробуждения, а тут еще и живой человек рядом. Он надел сапоги, вышел на улицу и прямо с козырька над входом палатки слил дождевую воду себе на голову. Вернувшись внутрь, он вытер волосы полотенцем и, полагая, что выдержал нужную паузу, торжественно объявил:
— Завтра утром уезжаю в пехотный полк старшиной ремроты. Отдых окончен! Не скучай тут, Михалыч! Скоро тебе сюда нового напарника добавят! — Он кивнул на свой тюфяк, а затем приподнял его, вытащив бутылку вина. — Обмоем отъезд?!
— Ага — согласился Михалыч. — Жаль, конечно, что ты у нас не остался. Правда, жаль! Мы бы с тобой хорошо сработались!
Ужинали в палатке, выпивая за удачу и новое Лехино назначение.
Леха поведал Михалычу про встречу с партизанами и про странные ощущения, охватившие его в
