другую со снаряженной патронами пулеметной лентой.
— Ты верхний край горы видишь?!
— Не-а-а-а! — отрицательно, но даже как-то весело покачал головой Рахимов.
Лехе показалось, что Рахимова стрельба забавляла, а скорее всего, являлась выходом нервного напряжения, отчего ему становилось легче, и он вообще был готов стрелять без передышки. Леха и сам бы теперь с удовольствием пострелял или потаскал тяжести, лишь бы избавиться от напавшего на него остолбенения. Он сидел, вцепившись руками в руль, напрягшись всем телом, сильно сжав зубы. Мышцы спины напружинились настолько, что мешали свободно поворачиваться. Они, как жгуты, делали туловище неподвижным и горели, готовые лопнуть в любой момент. С большим усилием он пытался сохранять видимое спокойствие, стараясь обуздать непреодолимое желание выпрыгнуть из люка и убежать подальше, схорониться за каким-нибудь камнем и сидеть там вечно. Но даже бежать он сейчас вряд ли бы смог. Ноги судорожно окаменели, упираясь в пол.
— Хорош зря патроны переводить! — выдохнул он, с трудом двигая нижней челюстью. — До дембеля настреляешься! Наблюдай! Если увидишь кого, тогда и стреляй!
— Ага! — отозвался Рахимов, снова прильнув к окуляру прицела.
На дороге же стрельба не ослабевала. Трассеры летали веерами навстречу друг другу так плотно, что казалось, скоро наступит момент, когда они все столкнутся и освободят пространство, разом попадав на дно обрыва. С обочины работала единственно полезная для ведения огня в таких условиях гусеничная «Шилка», методично обрабатывающая огнем верхний край горы одновременно из четырех крупнокалиберных стволов. Она одна, предназначенная для стрельбы по воздушным целям, могла вести более или менее результативный огонь по хорошо защищенному складками горы противнику.
Старик о чем-то спросил Рахимова, тот ответил, а потом обратился к Лехе:
— Товарищ прапорщик, дед говорит, что им с сыном поссать надо!
— Скажи, пускай терпят! Мы их выпустить сейчас не можем. Их наши постреляют, подумают, что нападение с тылу. Тогда им сразу каюк! Мы же с тобой антракта для них не попросим!
— Говорит, не могут терпеть!
— Ох, ет! — Леха покачал головой. — Хрен с ними, дай им каску! Потом выльем! Только свою давай, твоя родня, значит, в твою и ссать! Понял?!
— Понял! А какой из касок моя?! Они две одинаковый!
— Твоя та, которую ты потом мыть будешь! Ясно?!
— Ага!
Леха продолжал смотреть на огненный хаос, овладевший дорогой. Солдаты стреляли, прячась за техникой и перебегая в дыму с места на место. Ему в какой-то момент показалось, что дверь лежавшего на боку «ЗИЛа» немного подпрыгнула.
— Вот, черт! Шурик, у тебя прицел повыше, глянь на кабину «ЗИЛа». Кажись, там кто-то остался!
Рахимов навел пулемет на перевернутый грузовик.
— Есть! Человек есть! Хочет вылезать!
— Вот, блин! А какого же хрена он раньше не вылез, когда пальба только началась? Стерег, что ли? Думал, угонят?! Твою кочерыжку! Придется и мне на сцену лезть! Номер исполнить! — Леха подал Рахимову его автомат. — Отсядь от родни подальше и смотри за ними, а то пырнут еще чем-нибудь! Я быстро, туда- сюда! — Он открыл люк и выбрался наружу.
Стоя на броне, он видел, как заклинившая дверь «ЗИЛа» подрагивала от ударов изнутри. Открытый, перекосившийся капот наглухо заблокировал лобовое стекло кабины, поэтому покинуть ее можно было только через эту дверь. К тому же из чудом не взорвавшегося бака грузовика вытекал бензин. Любой шальной трассер мог сразу же превратить его в костер.
Леха спрыгнул на дорогу, обежал бэтээр с другой стороны и отстегнул с брони топор.
— Кому война, а нам — ремонт! Ешь твой контрабас!
Он закинул за спину автомат и подкрался к краю скалы. До «ЗИЛа» было с полсотни метров открытого незначительно задымленного пространства.
— Фу-у-у-ух! — Он громко выдохнул. — Только б не… — И, пригибаясь, побежал к машине.
Стоило ему выскочить из-за скалы, как на свободном пространстве звуки перестрелки стали гораздо громче и резче. Казалось, в каждом выстреле можно было четко различить металлическое клацанье затворной рамы автомата и звон отлетающей гильзы, а орудийная стрельба бээмпэшек сильно и омерзительно била в перепонки, пронизывая весь организм и отражаясь в мочевом пузыре.
Леха быстро пробежал этот отрезок, подобрался к кабине, поддел топором край двери и налег на топорище. Дверь не поддавалась. Мешала подножка. Тогда он подтянулся и уперся ногой в открытый борт кузова. Несколько раз стукнув обухом топора в область дверного замка, Леха снова поддел край двери и потянул на себя. Она со скрежетом открылась. Он ухватил за бушлат находившегося в кабине солдата, помогая ему выбраться наружу. Вдвоем они свалились на землю, укрывшись за машиной. Было удивительно, что при столь сильной плотности огня вызволенный из железного плена солдат был даже не ранен. Леха понял, что теперь стреляют и в них тоже. Пули зацокали металлическими коготками по камням, громко зазвенели по кабине, кузову и со свистом незримо пролетали где-то рядом. Он лежал на земле, прижимаясь к камням. Странно, но свист пуль не показался Лехе неприятным и резким, как озвучивали его в фильмах. Рассекаемый смертоносными каплями воздух ложился мягким пением на перепонки и не был так ужасен, как оглушительные, смрадные пороховые разрывы.
Когда огонь по ним прекратился, Леха посмотрел по сторонам и громко крикнул лежавшему в двух шагах бойцу:
— По моей команде бежим к бэтээру! А то сгорим тут!
Солдат, ошалело оглядываясь, подполз ближе.
— Приготовиться! — Леха чуть привстал и согнул ноги в коленях, ища опору для хорошего толчка. — Бегом — марш! — скомандовал он, вскочил и побежал по дороге. Примерно на половине дистанции он явно ощутил, как воздух сильно хлестнул его по левой щеке. За общим грохотом он не слышал выстрелов, продолжая забег и видя, как впереди него искрами брызгался асфальт. Трассеры метались в разные стороны, ударяясь об валун, за которым стоял их бэтээр. Леха чувствовал, как между его лопаток, словно тавро спину, припекала точка, в которую, вероятно, и целился невидимый стрелок. Ноги, руки болтались на бегу, как тряпочные, и казались совершенно бесполезными и лишними в этом мероприятии. Упасть, укрыться? Негде! Оставалось только бежать к ущелью. Добежать до него. Широко раскрытым ртом Леха хватал на бегу горелый воздух и бежал по пылающему на дороге бензину, неся на себе факелы своих голенищ.
— Г-о-о-о-о-ой! — Он кувырком влетел к колесам бэтээра. — Г-о-о-о-ой! — Ворочаясь на земле, он тер подошвами об землю и бил шапкой по голенищам сапог, сбивая с них пламя, продолжая кричать во все горло, точно пытаясь выкричать из себя весь без остатка неистовствовавший в его груди ужас. Тело дрожало и не слушалось. Зубы начали выбивать злобную дробь. Сбив пламя с сапог, Леха встал на четвереньки и осмотрелся, но солдата рядом не было. Испытывая жар от еще дымящихся голенищ, он снова подполз к краю скалы. Солдат лежал за кузовом, закрывая голову руками, совершенно не думая куда-то бежать. Леха досадно плюнул:
— Ну, извини, парень. Второй раз я к тебе не бегун. — Он отполз назад, поднялся и пошел к бэтээру. Влезая на броню, он снова посмотрел на солдата.
— Не, точно не бегун! Двоих нас теперь быстро уделают, пристрелялись уже, а у меня тут хозяйство — дрова! Бля, ну одни чурки! — Он спрыгнул в люк. Рахимов вопросительно смотрел на него. Леха сконфуженно улыбнулся.
— Шурик! Последняя фраза тебя не касается! Если обиделся, можешь и меня чуркой обозвать, но, как и я — не при всех! Как тут наши пилигримы?! — Он посмотрел на пассажиров. — Смирные?!
— Смирные! Я не обиделся, командир! За тебя переживал! Долго ты не был!
— Ладно, давай к пулеметам!
Старик тихо бормотал себе под нос. Леха закурил и немного расслабился. Состояние было как после бани. Ни двигаться, ни думать ему не хотелось. Он молча смотрел в триплексы на чадящие круги разогретого огнем асфальта.
— Вижу! Вижу! — вдруг закричал Рахимов и сразу открыл огонь из пулемета.
