мне белые зубы. Он танцевал хорошо, очень хорошо, и черная мантия взмывала и опадала, и это мне напомнило что-то… что? Я снова присмотрелась к подбородку, к улыбке, к раскованным движениям его рук.
Нет, не может быть.
Бред же.
И я подпрыгивала и кружилась, а сама думала: правда или нет, он или не он?
Танец закончился, Доктор глубоко поклонился мне.
— Вы прекрасны, моя Коломбина. Будьте моей, раз уж Арлекин за вами не пришел?
— Слишком уж быстро, Грациано! — я приглядывалась и прислушивалась, пытаясь понять, верна ли моя догадка. — Впрочем, отчего бы не подразнить Арлекина? Может, он скорее вспомнит о своей любви ко мне. Прогуляйтесь, со мной на балкон.
Балкон, увитый плющом, тянулся ; по всей длине зала, туда выходили подышать свежим воздухом нетрезвые гости и влюбленные парочки.
— Там, снаружи, дождь, — предупредил меня Доктор.
— Вот и хорошо.
Про себя я подумала, что дождь — гарантия, что на балконе никого нет.
— Как пожелаете, Коломбина.
Он подал мне руку и пошел туда, куда я указала, невозмутимый слуга распахнул перед нами дверь в осеннюю темноту.
Вдоль перил горело несколько факелов на высоких подставках, пламя шипело, когда на него попадали капли. Дождь сыпался мелкий, невесомый и благодаря выступу под окнами следующего этажа на балкон почти не залетал. Я выпустила руку Доктора и направилась в дальний угол, где было потемнее и плющ, изрядно уже подмороженный, рос особенно густо. Грациано шел за мной, стуча сапогами, под балконом веселились слуги — эти окна особняка выходили во внутренний двор, за которым располагались подсобные помещения.
Я остановилась и повернулась к Доктору. Его масочный нос напоминал клюв; я потянулась, ухватилась за этот нос и сняла с него маску.
— Так не годится, — огорчился отец Реми.
— Вы с ума сошли? — спросила я.
Мы стояли друг напротив друга, напряженные, как две изготовившиеся к битве кошки, отец Реми молчал.
— Вы пьяны? — продолжила я, кладя маску на широкие перила. — Да что на вас нашло, черт побери? Как вы тут оказались?
— Приехал вместе с вашей мачехой.
Мачеха задержалась и отправилась на маскарад уже после того, как я покинула дом, а священник, значит, с нею напросился.
— Она вас взяла с собою в таком виде?!
— Неплохой костюмчик, верно? — он ухмыльнулся, как истинный фигляр. — Нет, ехал сюда я в благочестивой сутане. Но в особняке его светлости все для дорогих гостей — мне удалось переодеться и на время из сутаны сбежать.
Отец Реми сделал шаг ко мне, теперь нас разделяло несколько дюймов свободного пространства — как раз для моих юбок.
— Помните, вы говорили о том, что мне никуда из нее не деться? В общем-то, вы правы, Маргарита. Но иногда, очень редко, я могу про нее позабыть. Как сегодня, например.
— Вы сумасшедший, — сказала я, глядя на него во все глаза.
Он протянул руку и взял меня за подбородок своими обтянутыми шелком пальцами, и даже через ткань меня обожгло.
— Да? — немного удивленно сказал отец Реми. — Так вы считаете меня безумным? Только потому, что иногда я имею честь казаться не тем, кто я есть? Да кому бы говорить, дочь моя Мари-Маргарита.
— Не дочь я вам никакая; вы ничтожный шут, комедиант, выскочка, вы сейчас Доктор Грациано, так я вас и буду звать. Вот она, ваша истинная сущность, да, отец Реми?
Я дернула головой, высвобождаясь; он отпустил. Каков контраст между тем священником, что отказывал даже в поощрительной улыбке моей мачехе, и тем, что стоит теперь передо мной!
— Вы прогнили изнутри насквозь, обманываете всех нас показным благочестием, а сами источены червями грехов. Ткнуть вас посильнее — и рассыплетесь, словно трухлявое бревно. Так, да?
— Маргарита, — кротко сказал он и взял меня за плечи, — хватит.
И я замолчала и обмякла в его руках.
— Я говорил вам, что беспокоюсь о вас, говорил о плохих предчувствиях. Что-то нехорошее грядет, я ощущаю это, меня не обманывает мой нюх — сколько раз я в этом уже убеждался! Дочь моя, вы так молоды, так мало еще знаете жизнь, а я пожил на свете и видывал всякое. Лучше уж я запятнаю себя ношением шутовского костюма, провинюсь один раз перед Господом, чем провинюсь вдвойне и допущу, чтобы с вами что-то случилось.
Так звучали его привычные речи, и с каждым словом я успокаивалась. Все правильно: отец Реми — не зло, он хочет только добра, с самого начала хотел. Добра, конечно, своеобразного, в его понимании, но вряд ли он желал разыграть меня, или оскорбить, или надменно посмеяться.
— Ладно, — сказала я, чувствуя, как из его рук струится в меня тепло, — ладно, я вам верю.
Он меня обнял.
Я прижалась щекой к белому воротнику, пропитанному его, отца Реми, особенным запахом, оказавшимся таким приятным для меня.
— Милая, милая Маргарита, — тихо сказал святой отец, — как же вы молоды еще, как порывисты. Я вижу, что вам страшно, не бойтесь. Все, чего вы боитесь, минует, оставив о себе только память, а ваше счастье найдет вас. Все эти люди там, в зале, вряд ли способны понять вас, вас, жемчужину, брошенную перед свиньями. Не слушайте их, не смотрите на них, не поддавайтесь их чарам. Подумайте, кого вы любите и чего истинно хотите. Так редко среди людей встречается столь светлая душа, как ваша. Не натворите глупостей, я очень вас прошу.
То, что этот по-прежнему не слишком знакомый мне человек так хорошо видел меня, приносило страх — но другой, не тот, о котором он говорил. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула запах отца Реми, в голове стало пусто и звонко, ладони взметнулись, прикасаясь к нему, пальцы легли на его грудь, и под ними забилось, застонало сердце.
— Вы, кажется, святой, отец Реми, — пробормотала я.
— Вы просто плохо меня знаете.
Хлопнула дверь, послышались мужские голоса. Мы отпрянули друг от друга, я поспешно схватила маску и протянула ему.
— Наденьте. Вас не должны узнать, иначе будет скандал.
Мужчин было двое, они хохотали, но, заметив нас, притормозили. Отец Реми закрыл лицо маской и повернулся к незваным гостям, остановившимся в паре шагов от нас.
— Господа, вам что-то нужно?
— Вам никто не говорил, что нехорошо уединяться с дамой в такую погоду на балконе, месье? — голос того, кто повыше, звучал весьма нетвердо.
Судя по всему, оба были нетрезвы, их маски-домино скрывали лица.
— Шли бы вы мимо, — сказал отец Реми таким голосом, какого я у него ни разу не слышала.
Все в этом голосе было: и аристократическая лень, и нежелание возиться с дерзкими, и сознание собственной силы. Ничего общего с приятным говорком священника из Прованса.
— Не вам указывать, где нам ходить! — сказал второй. — Да вы тут даму мучаете. Не годится так поступать, сударь, не годится!
— Дама не жалуется, — сказала я. Пора было прекращать эту бессмысленную болтовню. — Идемте в зал, Доктор.
— Идемте, Коломбина, — он подал мне руку.
Мужчины посторонились, однако, когда мы с отцом Реми проходили мимо, высокий схватил меня за
