локоть. Я дернулась, высвобождаясь, а мой Доктор развернулся и взял нахала за горло прежде, чем мы все успели сообразить, что произошло. Локоть освободился как по волшебству.
— Сударь, — вкрадчиво сказал отец Реми, который недавно сообщал моему отцу, что его учили не драться, а убивать, — нехорошо приставать к даме.
— Сударь! — второй, оставшийся на свободе, приставил к горлу священника кинжал. — Не обижайте моего друга.
Так же, как тогда, в переулке, я не поняла, как все произошло. Отец Реми двинулся, клинок звякнул о мраморный пол, а нахал взвыл и прижал к груди вывихнутое запястье. Пальцы священника разжались, он отпустил того, которого держал за горло, и отступил.
— Надеюсь, наши разногласия улажены, господа?
— Вовсе нет! — высокий содрал с руки печатку и швырнул в лицо отцу Реми. Перчатка стукнулась о нос Доктора и свалилась священнику под ноги. — Завтра мы сможем разрешить наши противоречия в более подобающей обстановке.
— О Боже, — устало сказал отец Реми. — Вы хотя бы понимаете, из-за чего собираетесь драться?
— Господа, — сказала я, — перестаньте.
Но меня не слушали.
— Вы нас оскорбили! — каркнул тот, с вывихнутым запястьем.
— А вы оскорбили меня. И мою даму. Мы квиты, не так ли?
— Нет, — высокий надвинулся на него. — Мое имя…
— Тшш, — отец Реми прижал палец к губам. — Положение, надо сказать, весьма неловкое. Опять же маскарад, давайте обойдемся без имен, — он наклонился и поднял перчатку. — Хорошо, если вы так желаете…
— Нет, — сказала я, — нет, не надо.
И опять никто не услышал.
— Завтра, — продолжал высокий. — В восемь утра, в Клиши-ла-Гаренн. У новой церкви повернете направо и поедете до конца, там и встретимся.
— Шпаги. До первой крови. И все в масках. Без имен.
Отец Реми сунул перчатку за пояс, рядом с белым докторским платком, повернулся и как ни в чем не бывало вновь предложил мне руку:
— Идемте теперь, прекрасная Коломбина.
Я едва могла идти: задыхалась от ярости. Мы вплыли в огромный танцующий зал, и мне немедленно сделалось тесно, будто слишком сильно затянули корсет, отец Реми вел меня сквозь толпу.
— Вы точно безумец, — сказала я, когда смогла говорить, — вы понимаете, что делаете?
— Конечно, — обронил он весьма равнодушно. — Мне нужна практика, а юнцам — взбучка. Не бойтесь, дочь моя Мари-Маргарита, ничего не случится ни со мною, ни с ними. Самое страшное, мы получим по паре царапин и разойдемся, довольные друг другом. Я вернусь раньше, чем вы выйдете к завтраку.
— Я поеду с вами.
Он приостановился и огляделся, никто не обращал на нас внимания. Мы стояли в конце зала, и отец Реми оттеснил меня вбок, в полутемную занавешенную нишу, так, что я прижалась спиной к портьере. Сам он уперся кулаком в стену над моей головой, а своим ненастоящим носом едва не коснулся моего.
— Не вздумайте! — прошипел он из-под маски. — Черт вас побери, Маргарита! Да поймите вы наконец, никакая опасность мне не угрожает, и что вам до опасности, даже если угрожала бы? У вас такое доброе сердце? Вы переживаете за чужого человека?
— Во-первых, — сказала я, сглотнув, — вы мне не чужой. Во-вторых, святой отец, вы правда только что сказали «черт побери»?!
— Гм, — он смутился, кажется. — Маскарадный костюм плохо на меня влияет. Все равно епитимью накладывать, так что присовокуплю.
— Нашли из-за кого драться к тому же. Из-за меня!
— А чем вы плохи, чтобы за вас драться? — удивился он.
— Да бросьте, — сказала я с презрением, — что вы притворяетесь? Вам, между прочим, грешно лгать. Драться хорошо за красивых герцогинь, за благосклонность королевы, за ярких дам. Но за меня — это же смешно!
— Вы что же, считаете себя некрасивой? — медленно спросил отец Реми.
Я видела его глаза в прорезях маски — внимательные, холодные глаза.
— А у нас исповедь?.. Нет, некрасивой не считаю. Но я не та женщина, из-за которой мужчины теряют голову.
— Дочь моя Мари-Маргарита, — сказал он вкрадчиво, и от этого «дочь моя» у меня аж скулы свело, — взгляните в зеркало.
— Вы, кажется, уже давали мне этот совет.
Он сдернул с головы маску Доктора и уставился на меня, словно обжег.
— Вот и еще раз взгляните.
— Пустите, — я попыталась уйти.
— Стоп, — он без труда удержал меня. И опять это был другой отец Реми, совершенно мне незнакомый. — Стойте и смотрите, как я вам сказал, а я буду говорить.
Я, задыхаясь от вспыхнувшей к нему ненависти и непонятного жгучего чувства, посмотрела ему в лицо. За его спиной все еще текли краски бала, шум лез в уши, но через мгновение я не слышала уже ничего, кроме тихого голоса священника в костюме паяца.
— Вы, Маргарита, словно сосуд, в котором горит свеча. Вы так же красивы, как умны, а умны не меньше, чем красивы, — он поднял руку и коснулся указательным пальцем моей щеки. — Ваша кожа сияет, глаза полны тайн и обещаний, губы же… — палец задел мою нижнюю губу, — они словно лепестки роз, так же нежны. Тот, кто узнает вас по-настоящему, станет вашим пленником навеки, а те, кто не видят, просто не имеют глаз.
Его лицо надвигалось, закрывало собою мир: то ли я тянулась к нему, то ли он ко мне, однако его дыхание тлело на моих губах, его тепло смешивалось с моим теплом, и, кажется, мое сердце начинало слышать его сердце.
— Такие слова, — прошептала я, — не говорят священники.
— Но, дочь моя, — выдохнул он почти мне в губы, — вы же просили вам не лгать.
И на краткий миг — большего мне не было отмерено — я увидела в его лице ту самую красоту, о которой он говорил. Мою красоту. Он отразил меня, как зеркало, снова, он взял мою душу в горсть. И, не в силах вынести этого, я закрыла глаза, зная, что должно последовать, и желая этого больше всего на свете.
Ничего не случилось.
Глаза пришлось открыть.
Отодвинувшись, отец Реми как ни в чем не бывало надел маску и улыбнулся мне из-под торчащего носа.
— Еще один танец, прекрасная Коломбина? Не отказывайте, уважьте старика Грациано!
— У меня голова кружится, — сказала я чистую правду.
— Тогда я просто провожу вас к вашему жениху и, пожалуй, буду заканчивать с маскарадом.
— Пожалуйста, отец Реми. Будут неприятности, если вас узнают.
— Надеюсь их избежать. Обопритесь на мою руку. Вот так, хорошо.
Он аккуратно вывел меня из ниши в хохочущий зал и вел мимо запрокинутых лиц, мимо скрещенных взглядов, протянутых рук и пропотевших тел. И в этом путешествии, в плавном шаге отца Реми мне чудилась музыка. Не пение церковного органа, нет, — вольта.
Виконта мы отыскали довольно скоро. Он стоял и беседовал с двумя дамами в масках, при виде меня шагнул вперед, быстро и радостно. Отец Реми выпустил мою руку и поклонился хозяину дома.
— Возвращаю вам прекрасную Коломбину, виконт. Простите, что так надолго украл ее у вас.
— Ничего, ничего, Доктор, — виконт пытался понять, кто скрывается под маской, и не угадывал, я смертельно боялась, что он догадается сейчас.
