– О Хилдред, как вы любите себя принижать! – воскликнула Эльза, пытаясь рассмеяться. – Как будто кто-нибудь мог бы вам поверить в этом!
Хилдред пожала своими худыми плечами.
– Нет, дитя мое, я хочу сказать именно то, что говорю. Это страшно несправедливо, что такой молодой женщине придется теперь впутаться во все это и страдать из-за мужчин рода Кэрью, которые никогда даже не выразят вам никакой благодарности за то, что вы сделали для них. Я знаю это – я всю свою жизнь отдала этому. Вот почему я и предупреждаю вас, дорогая. Предупреждала и раньше. Но это не значит, что я вас порицаю за то, что вы сделали, – я сама сделала бы то же самое на вашем месте.
– Но вы же не знаете, как в действительности обстоит дело, Хилдред! – возражала Эльза. – Может быть, вы совершенно ошибаетесь. Бэлис не высказал никакого сомнения в успехе. Разве у вас есть какое- нибудь серьезное основание бояться неудачи?
Хилдред усмехнулась с некоторой горечью.
– Я старый воробей, дитя мое! И я не часто ошибаюсь в мои годы, после всего того, что я испытала в своей долгой жизни.
Эльза улыбнулась и шутливо переменила разговор, но когда Хилдред и Грэс, наконец, уехали, она тщетно боролась с охватившим ее смятением. Она не говорила об этом Бэлису, пока они не прошли вместе в спальню. Она и тогда не заговорила бы, если бы не видела смутной тревоги в его глазах.
– Хилдред сегодня казалась ужасно постаревшей и осунувшейся, – сказала она. – Не думаешь ли ты, что Грэс чересчур утомляет ее?
Он бросил на нее быстрый взгляд, и на лбу у него внезапно появились две глубокие морщины.
– Дело в том, – произнес он, – что бедная старушка Хилдред уже выходит из игры. Ее прежний боевой дух улетучился. Я сказал ей это на днях там, у них, когда она предсказывала нашу участь. На минутку она проявила нечто напоминавшее ее прежний боевой пыл, но быстро выдохлась. Она кончена!
Эльзу охватила невыразимая грусть при мысли о пламенном духе Хилдред Кэрью, обратившемся в конце концов в тусклую искру, тлевшую среди мертвого пепла. Куда исчезли те яркие огоньки, которые прежде всегда сверкали в ее глазах, когда она говорила? Хилдред Кэрью, медленно прохаживающаяся по саду и срывающая то там, то сям цветы со сморщенных стеблей – цветы безразличия, цветы печали…
Повинуясь внезапному порыву, Бэлис вдруг подошел к Эльзе и крепко обнял ее.
– К черту все это! – воскликнул он. – Лучше было бы им не являться сюда и оставить нас в покое. – Он нагнулся и страстно поцеловал жену. – Мне до сих пор не верится, что ты действительно моя, маленький враг!
Его стремительная пылкость подхватила ее и унесла за пределы всего неприятного и печального. Она взглянула на его разгоревшееся лицо, одушевленное в эту минуту решимостью оградить ее от окружающего враждебного мира. Внезапный страх овладел ее сердцем: если только исчезнет для нее этот пылкий взгляд, жизнь превратится в пустую скорлупу.
ГЛАВА XX
Налетели резкие и сырые ветры, вырывая извилистые овражки в снежных сугробах на склонах Горы, оставляя грязные пятна на своем пути по белым просторам Балки, разгоняя рваные облака по сумрачному небу. Снова пришел март.
Эльза страстно, исступленно упивалась жизнью. О страхах, которые пробудила в ней Хилдред Кэрью, ей время от времени напоминали смутные слухи, доходившие из окрестностей. Фанни Ипсмиллер вновь навестила ее, горя желанием узнать, что думают Кэрью и правда ли, что Хилдред Кэрью не хотела вложить ни доллара из своих денег в это техасское дело?
Мать Эльзы жаловалась, что дядя Фред, наслушавшись рассказов Майкла Кэрью, убедил себя в полной ненужности работать еще хоть день в своей жизни, если самому этого не захочется. Он взял все свои сбережения и передал их Мейлону Брину, получив взамен акцию, за что Риф назвал его старым дураком. Но Эльза не придавала значения темным слухам. Разве Бэлис не предсказывал, что так будет? В неизвестности был романтизм, а в романтизме – сама жизнь! А Эльза Бауэрс из Эльдерской балки еще только начинала жить.
Когда Бэлис, наконец, сказал ей, что может выполнить свое обещание поехать с ней на неделю в Чикаго до начала весенних работ, восхищение Эльзы не знало пределов. Она поскакала на Флете в дом отца, чтобы рассказать своим, что действительно едет в Чикаго, что провела весь день в приготовлениях и все уже готово к их отъезду на следующее утро.
Сразу же после заката Эльза выехала из обвеваемой ветром тополевой рощи. Риф заглянул домой из Гэрли, и с ним во дворе стояла Клэрис. Леон пришел с гумна принять у сестры лошадь, и Эльза с Рифом и Клэрис вошла в дом. Мать сидела в кухне за столом и чинила лежавшее в корзине белье. Когда они вошли, она выпрямилась на стуле и отставила корзину.
– Ну! – сказала она, поправляя очки и вопросительно глядя на вошедших. – Ужасно забавно: я как раз вспомнила о тебе минуту назад и думала, не приедешь ли ты сюда. Как дела на Горе? Мы не слишком часто видим тебя в последнее время. Как Бэлис?
– Он чувствует себя прекрасно, – ответила Эльза, бросая свою мягкую шляпу на стол.
– Ты должна радоваться в таком случае, – сказала мать, – я, кажется, не видела никого, кто бы не был простужен. В марте всегда все болеют. Бедный дядя Фред очень плохо чувствовал себя целую неделю. Он купил себе патентованную микстуру от кашля, и она совсем сбила его с толку. Он так к ней пристрастился, что не может теперь жить без нее. Я сказала ему, что он опять начнет пить, если не будет осторожен.
Эльза улыбнулась.
– Славный старый дядя Фред! Оставь его, мама, пожалуйста, в покое с его микстурой от кашля. Помнишь, Риф, как он поймал нас, когда мы пили ванильную наливку, отнял у нас бутылку и сам докончил ее?
Риф усмехнулся. Мать Эльзы покачала головой и тоже рассмеялась.
– Мы с Бэлисом собираемся на неделю или на десять дней в Чикаго, – сказала, наконец, Эльза, стараясь говорить самым обыкновенным тоном. Она почему-то чувствовала себя немного неловко, когда возвещала об этой поездке. – Бэлису необходимо отдохнуть перед весенними работами. Мы уезжаем завтра.
