гнездышке. Поначалу мы лучшие друзья, но в конце концов становимся злейшими врагами: я наивно пытаюсь заработать на жизнь кулинарными курсами в разных модных местечках, а Уильям в открытую признается, что он голубой. Мы оба несчастливы и после очередного скандала объявляем друг другу бойкот, а потом я переезжаю.
Я преподаю итальянскую кухню в художественных галереях, на кухнях пабов и в частных домах. В свободное время подрабатываю обслуживанием банкетов и поваром в сомнительных кафе. Меня все время сопровождает неприятное чувство, что ничего не получается. Я думала, что к сорока годам буду глухо замужем, с тремя детьми, а у меня нет даже бойфренда. Я страдаю от одиночества и послушно хожу на все вечеринки, в рестораны, встречаюсь с людьми за коктейлями, но все это лишь усугубляет ощущение пустоты и бессмысленности. Завожу глупый роман со старым другом, который много лет живет с одной девушкой, но он не приносит мне счастья, как и следовало ожидать, и, разумеется, он не бросает ее ради меня. С одной стороны, у меня куча знакомых, с которыми можно ходить в дорогие рестораны даже чаще, чем мне того хотелось бы; с другой — у меня появляется одержимость занятиями фитнесом и самоконтролем.
Однажды вечером в пятницу солнце на дороге бьет прямо в глаза, я не замечаю грузовика, припаркованного на обочине оживленной трассы, и въезжаю в него. Если бы рядом со мной сидел пассажир, он бы погиб. Поскольку я живу в центре, решаю в дальнейшем пользоваться общественным транспортом. Появляется работа в магазине деликатесов, и я с облегчением соглашаюсь, понимая, что решение открыть собственное дело было ошибкой, однако последующие месяцы делают меня все несчастнее, а моя новая начальница постепенно уничтожает мою и без того хрупкую самооценку, пока не остается ничего. Я почти радуюсь увольнению, хоть оно и означает позор и пособие по безработице (в моем-то возрасте! С моими талантами, навыками и образованием!). И снова нужно искать работу. Я не понимаю, почему меня ни во что не ставят, несмотря на годы работы в Италии.
Книга третья
1996 год
Спедалуццо в окрестностях Флоренции
В том, что Игнацио на своей новенькой, блестящей, серебристой машине врезался в стену, все винят Донателлу. Позднее мне предстоит услышать эту историю — Альваро не дурак посплетничать. На огромной скорости, легкомысленно забыв о ремнях безопасности и принятом чуть раньше алкоголе, Игнацио разбил в пыль не только машину, но и почти все кости в правой руке, от плеча до запястья.
Через восемнадцать месяцев после нашего последнего разговора Джанфранко уверяет меня, что автомобиль починке не подлежит. Grazie a Dio[14], того же нельзя сказать об Игнацио. Однако теперь у него осталась лишь одна рабочая рука; ему требуется долгий курс физиотерапии, и в «Ла Кантинетте» от него мало толку. Именно поэтому меня просят прийти ему на замену. Именно поэтому я снова сажусь на поезд Рим — Флоренция, хотя в голове шумит от сбоя биологических часов после бесконечного перелета.
Инцидент с ножами в аэропорту Фьюмичино косвенно привел к тому, что мне пришлось лишиться куртки на меху, в которой я приехала и которую с облегчением скинула на жаре (в Европе конец лета). Мой любимый поварской нож и разделочный нож по закону необходимо было отправить отдельно от всего багажа, запечатать в целлофановый пакет и сопроводить несколькими серьезными документами, которые я прилежно заполнила в аэропорту Сиднея. В аэропорту Фьюмичино есть особая зона, где можно забрать сомнительные предметы вроде ножей, и туда я наведывалась несколько раз и разговаривала с различными чиновниками, однако ножи так и не материализовались. Но я вернулась в свою любимую Италию, и потеря ножей меня хоть и огорчила, но не удивила. (Через несколько месяцев прошу Джанфранко помочь мне составить письмо, в котором подробно описываю произошедшее; письмо так и остается без ответа, и это меня тоже не удивляет.) Но мне очень жалко куртку, которую я в расстроенном состоянии, видимо, оставила в поезде. Утешаю себя тем, что теперь смогу купить новую, хоть и с наступлением холодов.
Поезд везет меня по зелено-золотистым августовским полям; за окном проносятся плавные изгибы холмов, которые внезапно пересекает река, автомобильные заводы и серебристый бак для бензина, плывущий в море зелени. Мы ненадолго въезжаем в прохладные тоннели; некоторые из них такие длинные, что забываешь, что на улице день, а когда вырываешься на солнечный свет, он оглушает так, что барабанные перепонки едва не лопаются. Полуразрушенные каменные дома, обросшие плющом руины на вершинах холмов, белые дороги, петляющие и исчезающие на горизонте, телята на раскаленных полях рядом с коровами, мирно жующими траву… Мимо проносятся города — Галлезе, Сеттебаньи, Орте, Бассано, Аттильяно.
Я пробуду в Тоскане всего несколько месяцев и помогу завершить оживленный летний сезон; зная об этом, я почти не вспоминаю о неприятных впечатлениях двухлетней давности, к тому же мне давно известно, что меня ждет. На вокзале во Флоренции меня встречает Джанфранко, взъерошенный, с опухшими глазами; увидев меня, он улыбается до ушей, и я чувствую, что вернулась домой.
Но за два года многое изменилось. Появился Тониньо — крепыш, унаследовавший красоту смуглянки Чинции и, что уже очевидно, характер Джанфранко. А еще Вито — посудомойщик. Ему за шестьдесят, и его веселое лицо мне приятно и смутно напоминает кого-то из прошлого. Когда мы приезжаем, он сидит у телевизора, который так и стоит на краю рабочего стола, и сосредоточенно смотрит Палио — ежегодные скачки в Сиене. Кухня выглядит иначе: плиты расставлены островком в центре помещения, так что оно теперь разделено на две рабочие зоны.
Бросаюсь в объятия Альваро, обрадовавшись, что наш старый ассистент еще работает. По пути Джанфранко рассказал, что два года назад, когда я уехала, он стал готовить Альваро на мое место. Теперь я вернулась, и Альваро займет место Джанфранко и станет главным шеф-поваром, а я буду исполнять обычную роль ассистента. Игнацио похудел и осунулся, одна рука у него подвешена на хитроумной перевязи. После аварии он переехал к родителям в Скандиччи, и теперь я могу занять его большую комнату. Вид из нее открывается почти такой же, как из моей старой; окна с зелеными ставнями выходят на виа Кьянтиджана, белую дорогу, исчезающую за узорчатыми коваными воротами напротив. Первое, что я делаю, — распахиваю окна, открываю ставни и любуюсь этим видом, звуками, запахами: позволяю пейзажу тихонько впустить меня.
Настали выходные, а меня уже уговорили во вторник поехать с Джанфранко, Чинцией и Тониньо на остров Гильо. Едва успев распаковать вещи, снова собираю маленькую сумку, взяв только купальник, — нас не будет всего два дня. Мы выезжаем в понедельник вечером, после работы, и я с трепетом вспоминаю все те разы, когда много лет назад мы с Джанфранко ездили в его деревню. Даже сама дорога похожа: поздний вечер, мы напились, и фары автомобиля отбрасывают полосы в черноте; мерцает кончик сигареты Джанфранко, и единственная разница в том, что я теперь сижу на заднем сиденье, а на переднем Чинция держит на руках спящего ребенка. Приезжаем в четыре утра; у нас есть несколько часов неспокойного сна перед отправлением парома. Я сплю плохо, урывками; на рассвете тихонько выхожу из машины и бреду по незнакомым пустынным улицам в поисках туалета. Я еще не совсем оправилась после перелета, да и к тому же устала и мучаюсь от похмелья.
Когда приходит паром, солнце уже беспощадно лупит по крышам и обжигает мою бледную кожу, привыкшую к австралийской зиме. Джанфранко приносит кофе с пирожными, чтобы мы проснулись, и заезжает на паром. У меня такое чувство, что я проспала бы неделю, но стоически напоминаю себе, что небольшое приключение на маленьком острове — идеальный отдых перед трехмесячным стоянием у горячей плиты и долгими, утомительными рабочими сменами. Сильвио и Карла, родители Чинции, в доме которых мы будем жить, встречают нас у причала. Они на острове с начала лета, руки и ноги у них уже шоколадного цвета.
