Древний Рим — история и повседневность

Такие примеры можно продолжать бесконечно. Ограничимся еще двумя.

Патриархальная бедность всегда созраняла в Риме значение идеалах моральной нормы. Норма эта, тоже всегда, нарушалась, идеал был унижен и поруган. Чтобы войти в привилегированное сословие всадников, нужно было обязательно иметь денежное состояние около 400 тысяч сестерциев; закон, ограничивавший морскую торговлю сенаторов, при обсуждении его в 218 г. до н. э. встретил бешеное сопротивление, а несколькими годами позже, когда сенат попытался ограничить явно противозаконные махинации откупщиков, сказочно их обогащавшие, курия чуть не стала ареной побоища[45].

Но при этом в разгар очень трудной для Рима второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.) народное собрание приняло закон против роскоши. Женщинам запрещалось носить драгоценности больше чем на пол-унции золота, появляться в цветных одеждах и пользоваться повозками. Закон просуществовал долго после конца войны, полностью исполнялся, и отмена его вызвала неодобрение значительной части граждан и сенаторов. Моральная санкция, в нем заложенная, для таких людей существовала раньше и продолжала жить еще очень долго: традиция сохранила сведения о крайне скромных средствах и образе жизни старых римских аристократов и полководцев[46]; еще в конце II в. до н. э. в Риме не было частных домов, которые стоили бы больше шести тысяч сестерциев [47].

Выше упоминалось о том, какую жуткую картину римского общества живописуют речи Цицерона. Но даже среди них выделяется 'Речь в защиту Клуенция Габита' — история матери, женившей на себе мужа своей дочери, а затем его убийцу, до этого женатого пять раз и избавлявшегося от своих жен с помощью разного рода преступлений, отравившей своего мужа-убийцу и затем обвинившей в этом отравлении собственного сына. Последовавшие за этим процессом десятилетия гражданских войн знали истории и почище. Казалось, ничего не осталось от морали, человеческой солидарности и pietas в этом обществе, утратившем все свои былые устои. Но характеристики общества, содержащиеся в немногих сохранившихся судебных речах, избирательны; массовый материал заключен в десятках тысяч надписей, которые ставили римляне на могилах и в которых они рассказывали жизнь свою и близких, делились своими убеждениями и верованиями.

Здесь мы знакомимся с людьми, жившими на одной земле с матерью или отчимом Клуенция Габита и им подобными, но в то же время существовавшими как бы в другом мире. Вот эпитафия обычного, одного из тысяч, воина в армии Октавиана Августа:

'Гай Кастриций Кальв, сын Тита, военный трибун из Стеллатинской трибы, земледелец и хороший господин добрых отпущенников — тех особенно, которые толком и честно возделывают свои поля и которые — для земледельца это главное — самостоятельны, зажиточны и ведут хозяйство как надо. Если кто хочет жить дельным и свободным человеком, пусть следует таким правилам: самое первое — чтить богов, людей и заведенный порядок, не желать зла тому, кто выше тебя, уважать родителей… Кто не будет вредить другим и останется верным долгу, проживет жизнь в спокойной радости, не зная обид, честную и веселую'[48].

В латинском тексте этой надписи встречаются все те слова, на которых, как мы видели, зиждилась консервативная мораль гражданской общины — libertas, pietas, fides. И те же основополагающие ценности общины — virtus, fides, pietas, — казалось бы, давным-давно исчезнувшие из этого распавшегося мира, воплощены в жизни современницы Кальва — римлянки, имени которой мы по-настоящему не знаем, хотя у исследователей принято называть ее Турией. Муж посвятил ей большую, хорошо сохранившуюся надпись[49], из которой встает образ женщины, полностью соответствующий староримскому идеалу — верной семье, проявившей ум, волю и твердость в превратностях гражданских войн, мужество в личных невзгодах. Но 'Эпитафия Турий' примечательна еще и тем, что в образе героини совершенно не ощущается жесткости, суровости, переходящей в жестокость, которая характеризовала римлян архаической поры и выражала примитивность их общества и их личности. Она внутренне сложна, знает, что такое нежность и что такое скорбь, как знает их и ее муж, автор надписи. Духовный склад их обоих — результат долгого духовного развития римского мира, показывающий, что эволюция его не сводилась к разрушению, предполагала его, но допускала и сохранение былых ценностей, облагороженных и обогащенных. Нет, римляне были правы: развитие их гражданской общины было не только и не всецело дисгармоничным, в его структуре консервативные моменты и моменты разложения сосуществовали, дополняли и в конечном счете уравновешивали друг друга.

Этот тип исторической жизни, при котором ее противоречия не разрешаются рождением принципиально нового общественного устройства, а пребывают в некоторой неразрешенности, в своеобразной дисгармонической гармонии, и составляет то неповторимое качество античной культуры, которое, вслед за Гегелем, принято обозначать словом 'классический'[50] .

Исторической основой классического строя существования в Риме была, как мы убедились, римская гражданская община, и поэтому жил он до тех пор, пока жила она. Судьба же ее была несколько иной, чем судьба всех других античных полисов. Она с самого начала своей истории вела победоносные войны, раздувалась, разбухала, втягивала в себя необъятные территории и несметные богатства, с которыми не могла справиться, пока наконец ее простой, грубый, из себя живущий хозяйственно-политический организм не рухнул под их тяжестью. В междоусобных войнах I в. до н. э. и при первых же императорах Рим утратил самые важные хозяйственные и политические признаки гражданской общины. Народное собрание как высший орган власти перестало существовать, даже номинально; никакие переделы земли по его постановлению проводиться больше не могли; коренные вопросы государственной жизни решаются отныне не в зависимости от исхода борьбы влиятельных родов в народном собрании и в сенате, а волей принцепса, выполнение которой гарантируется военной силой; армия полностью утрачивает характер народного ополчения и тем самым связь с гражданской общиной; растет число лиц и групп, не участвующих в общественном производстве, и в частности в обработке земли, а получающих долю общественного продукта в виде централизованно распределяемой ренты; покоренные страны перестают быть хищнически эксплуатируемым придатком гражданской общины города Рима и постепенно поглощают ее, сплавляясь с ней в единое государственное образование — империю.

Слом этот, однако, почти не коснулся идеологии и общественной морали, которые в течение еще столетия или полутора продолжали быть ориентированными на полис и его каноны. Сами императоры упорно представляли свою власть как власть римского должностного лица, обычного гражданина республики, в руках которого лишь благодаря его личным заслугам, доверию сената и народа оказались сосредоточенными несколько магистратур. Представление о том, что Рим принцепсов — это тот же древний город-государство, лишь возросший, усовершенствованный и украшенный, форма не ломки, а продолжения его духовных традиций, лежало в основе всей официальной идеологии ранней империи и произведений искусства, великих и заурядных, ее выражавших: 'Энеиды' Вергилия и 'римских од' Горация, музея под открытым небом, в который Август превратил римский Форум, и 'Римской истории' Веллея Патеркула. Вся идеология сенатской оппозиции императорам, консервативных элементов в провинциях, большинства историков и мыслителей, описывавших происходящие перемены, строилась на наборе ценностей гражданской общины, хотя почти всем было ясно, что сама община ушла в невозвратное прошлое.

Это положение, на первый взгляд представляющееся парадоксальным, объяснялось тремя причинами.

Первая состояла в том, что распад гражданской общины города Рима представлял собой факт, во многом исключительный, и протекал он на фоне сохранения полисного строя жизни, неотъемлемого от античности вообще. Втянутые в описанные выше кризисные процессы, разлагаясь и распадаясь, полисы тем не менее и выживали, и росли, и массами возникали заново — из воинских лагерей, из племенных центров, из выгодно расположенных деревень. Поэтому непреложность полисных норм существования сохранялась, и сознание ее питало идеологию римлян на протяжении по крайней мере всего I в. н. э.

Вторая причина заключалась в том, что империя возникла из земель,