Книга иллюзий

в стакан с водой, он прикладывает ее к больному глазу. Это последнее проявление собственной неуклюжести, кажется, окончательно его доконало. Когда он кладет салфетку на стол, Клер повторяет свой вопрос.

Ну, так что с рассказом, Мартин?

Нет, это уже слишком! Вместо ответа он спрашивает, глядя ей в глаза: Клер, кто ты? И что ты здесь делаешь?

Погоди, говорит она с невозмутимой улыбкой. Ты первый ответь. Как подвигается твой рассказ?

Кажется, Мартин сейчас взорвется. Взбешенный ее уклончивостью, он не произносит ни слова и только сверлит ее взглядом.

Мартин, ну пожалуйста. Это очень важно.

Сдерживаясь из последних сил, он выцеживает из себя, обращаясь даже не к ней, а так, ни к кому: Ты правда хочешь знать?

Да, правда.

Ладно… Я тебе скажу. Мой рассказ… (задумался) подвигается… (подыскивает слово) неплохо.

Неплохо или хорошо?

Ну… (колеблется) можно сказать… хорошо.

Вот видишь.

Что я должен видеть?

Ты же все понимаешь, Мартин.

Если бы. Сижу тут, как полный идиот.

Бедный Мартин. Зачем уж так-то?

В ответ он кисло улыбается. Их противостояние достигло некой черты, и, кажется, им больше нечего сказать друг другу. Клер пробует закуски. Она ест с видимым удовольствием. Ммм, довольно мычит она, дегустируя свои блюда. Вкусно. Мартин, ты не хочешь попробовать?

Он подцепляет вилкой салат, но на секунду теряет внимание, отвлеченный сладострастным постаныванием Клер, и, не донеся еду до рта, проливает на себя немного соуса. Сначала он этого не видит, но затем взгляд его падает на рубашку, и, отшвырнув вилку, он исторгает вопль отчаяния: Ах ты, черт! Опять!

Крупный план смеющейся (в третий раз) Клер. На ее по-детски живом лице написано прямо-таки райское блаженство. Она всегда такая оживленная и веселая, вспомнились слова Альмы. Этот момент, больше чем любой другой в фильме, передает полноту жизни. Светящаяся Клер кажется ангелом, существом бессмертным. Постепенно картинка размывается, наплывает черный фон, и смех, еще звучащий, превращается в эхо, далекие реверберации. А затем все смолкает. Долгий план: луна в ночном небе. Мимо проплыло облако, прошуршал ветер в листве, но именно луна приковывает к себе внимание. Этот визуальный переход, строгий до аскетизма, достигает своей цели: мы быстро забываем все эти комические штучки из предыдущей сцены. В ту ночь, звучит голос Мартина, я принял важнейшее решение своей жизни: ни о чем не спрашивать. Я согласился принять все на веру. Я сказал себе: не требуй от нее ясности, просто прыгни со скалы с закрытыми глазами. Хоть я понятия не имел о том, что ждет меня внизу, это еще не значило, что игра не стоила свеч. Так я отправился в свободное падение… а по прошествии недели, когда мне стало казаться, что худшее позади, Клер вышла в сад.

Стрекочет пишущая машинка. Отвлекшись от работы, Мартин бросает взгляд в окно и видит гуляющую по саду Клер. Обещанный циклон принес похолодание, земля припорошена снегом; на девушке пальто и шарф, а руки она греет в карманах. Камера попеременно показывает нам то Мартина, чей взгляд прикован к девушке, то Клер, неспешно бредущую по дорожке. Вдруг она падает на ровном месте. Не то, чтобы у нее закружилась голова или еще что-то. Просто рухнула как подкошенная и лежит. Без признаков жизни.

Камера, снимающая из окна второго этажа, дает сильное увеличение, чтобы мы могли лучше разглядеть бездыханное тело, и через несколько секунд в кадр врывается Мартин – запыхавшийся, перепуганный. Упав на колени и приподняв ее голову обеими руками, он ищет в ее лице хотя бы намек на то, что она жива. Мы не знаем, чего нам ждать. Сюжет сделал сальто-мортале. Только что мы от души смеялись вместе с Клер, и вдруг эта душераздирающая сцена. Девушка, пусть не сразу, открывает глаза, но сомнений нет: это не добрый знак надежды, а свидетельство неотвратимого, предвестие конца. Встретившись взглядом с Мартином, она улыбается ему отрешенной улыбкой человека, покидающего этот мир, человека без будущего. Поцеловав Клер, он поднимает ее с земли и несет к дому. Казалось, все образуется, звучит голос Мартина. Подумаешь, легкий обморок. Но утром у нее открылся сильный жар.

Клер в постели. Мартин, как заботливая сиделка, меряет больной температуру, дает аспирин, вытирает влажным полотенцем испарину со лба, кормит с ложечки бульоном. Она ни на что не жаловалась, продолжает закадровый голос. Несмотря на жар, она казалась оживленной. В какой-то момент вообще выставила меня из спальни. Иди работай, сказала она, заканчивай свой рассказ. Лучше я посижу с тобой, возразил я, но Клер скроила смешную рожицу и пригрозила, что, если я сию секунду не уберусь, она выбежит в сад в чем мать родила и мне же потом с ней нянчиться.

И вот он снова за работой. Пишущая машинка только что не дымится, пальцы яростно стучат по клавишам, такое отчаянное стаккато, но через какое-то время этот напор стихает, сходит на нет, и опять вступает голос Мартина, а мы переносимся в комнату больной. Крупные планы, как серия натюрмортов: стакан воды, обрез закрытой книги, термометр, выдвижной ящик ночного столика с грушевидной ручкой. Через сутки, продолжает Мартин, жар усилился. Ты как хочешь, заявил я ей со всей твердостью, но сегодня я не работаю. Я просидел у ее кровати несколько часов, и ближе к вечеру температура начала спадать.

На общем плане спальни мы видим прежнюю, радостно оживленную Клер сидящей на постели. С напускной серьезностью она читает вслух Мартину выдержки из Канта: …вещи, какими мы их видим, не являются таковыми сами по себе… стоит нам только отказаться от статуса субъекта или субъективности наших чувств, и взаимосвязь объектов в пространстве и времени, больше того, сами пространство и время тотчас исчезнут.

Жизнь, похоже, входит в нормальное русло. На следующий день, видя, что Клер пошла на поправку, Мартин возвращается к своему рассказу. Поработав два-три часа, он решает прерваться, чтобы проведать Клер. Войдя в спальню, он застает ее спящей под кучей одеял. В комнате холодно настолько, что изо рта у него вырывается пар. Не зря Гектор предупреждал его насчет печки, но после их телефонного разговора столько всего произошло, что имя Фортунато совершенно вылетело у него из головы.

В спальне есть камин, а в нем лежат несколько поленьев. Мартин разжигает огонь. Он действует бесшумно, чтобы не разбудить спящую. После того как пламя занялось, он начинает осторожно подвигать кочергой поленницу, и та с грохотом разваливается. Заворочавшись под одеялами, Клер издает во сне тихий стон и открывает глаза. Мартин поворачивается к ней: Прости, я не хотел тебя разбудить.

Девушка пытается улыбаться. Она очень слаба, из нее как будто весь дух вышел, и ее состояние близко к полубессознательному. Привет, Мартин, говорит она едва слышно. Как поживает мой герой?

Он садится на постель и кладет ей на лоб ладонь. У тебя снова жар, говорит он.

Все нормально, отвечает она, я себя хорошо чувствую.

Клер, сегодня уже третий день. Надо вызвать врача.

Не надо. Дай мне аспирина, и через полчаса я буду как огурчик.

Он дает ей три таблетки и стакан воды и, пока больная их глотает, пытается ее вразумить: Клер, ситуация серьезная. Тебя должен осмотреть врач.

Что там происходит у тебя в рассказе? спрашивает она, отдавая ему пустой стакан. Я послушаю, и мне сразу станет лучше.

Полежи отдохни.

Ну пожалуйста. В общих чертах.

Не желая, с одной стороны, ее огорчать, а с другой – опасаясь за ее здоровье, Мартин ограничивается несколькими предложениями: Наступила ночь. Нордстрем уехал к месту встречи, Анна собирается за ним, но он этого пока не знает. Если она опоздает, он окажется в ловушке.