— Ну-ка садись в самолет!
Не очень охотно я влезла в кабину, ожидая, что и сегодня повторится вчерашнее. Однако в течение всего полета Касаткин не проронил ни слова. Я была удручена: видимо, дело настолько плохо, что никакие замечания не помогут.
Когда я посадила самолет, он молча вылез и посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Я покраснела. Вот сейчас перед всеми он и выскажется… Но он вдруг сказал:
— Давай сделай полетик одна.
Я была ошарашена. Одна? И это после того, как он вчера разругал меня в пух и прах!
Первый самостоятельный полет… Я сижу в передней кабине, а сзади никого нет. Странное ощущение… Вырулив на старт, взлетаю, набираю высоту, делаю первый разворот, а мне все кажется, что не я, а кто-то другой управляет самолетом. И хотя много раз я все это делала без помощи инструктора, который только наблюдал за полетом, сидя в кабине, тем не менее я никак не могу отделаться от этого чувства.
Я сделала «горку», качнула самолет с крыла на крыло и стала выделывать какие-то непонятные фигуры, которые совсем не должна была делать. Я засмеялась и запела — хорошо! Какое это счастье — летать! Как прекрасно жить на свете!
Прошло несколько дней. Вылетели самостоятельно Лека-Длинный, Леша и еще два человека из нашей группы. Мотю инструктор все не выпускал: что-то у него не ладилось с посадкой. Но Мотя не унывал и терпеливо ждал своей очереди.
Иногда на аэродроме появлялся Виктор, которого неудержимо тянуло к самолетам. Сначала он только издали наблюдал, как мы летаем, стараясь никому не показываться на глаза. То, что его одного не приняли в аэроклуб, больно ранило Виктора, и он никак не мог примириться с этим.
Но вот однажды он подошел к нам. Мы окружили его, стараясь подбодрить.
— Не приняли в этом году, примут в следующем! — убежденно говорил Тимоха, страстно желая, чтобы так было.
— Я не теряю надежды, думаю, что добьюсь… Осенью, наверное, возьмут в армию: буду проситься в авиацию. Ты же знаешь, Тимоха, без крыльев я не могу!
— А сейчас что ты делаешь? — спросила я.
— Сейчас? Устроился пока на работу — веду кружок авиамоделистов и еще кое-что делаю в Доме пионеров. Подлетываю на планере — Короленко разрешает…
Тимоха смотрел на друга и не знал, как помочь его горю.
— Сам уже летаешь? — спросил Виктор.
— Сам… И Птичка тоже!
— Молодцы! Я и не сомневался, что вы будете первыми, — сказал он дрогнувшим голосом. — Ну, мне пора: на работу надо.
Виктор ушел расстроенный. Некоторое время он не приходил, но потом стал опять появляться и даже летал иногда за пассажира в задней кабине.
Наступил день, когда Касаткин спросил Мотю:
— Шехтер, полетишь самостоятельно?
— Конечно! — с готовностью ответил Мотя.
Он храбро пошел к самолету. Тогда никто из нас еще не знал, что у него плохо со зрением: он был близорук. Каким образом Моте удалось пройти медкомиссию, выяснилось уже потом. Оказалось, что вместо него к врачу-окулисту ходил его брат…
Мотя улетел, а мы стали наблюдать за тем, как он выполнял коробочку. Все было неплохо, пока он не зашел на посадку. Но тут все заметили, что Мотя слишком поздно убрал газ. Стало ясно: он не сядет у посадочных знаков, а пролетит дальше и приземлится где-то на самом краю аэродрома.
— Ну подскользни чуть-чуть! — не выдержал Тимоха.
Но Мотя не скользил, и не пытался потерять высоту, и, самое страшное, начал выравнивать самолет, когда высота была еще велика. Видимо, был уверен, что сядет возле «Т».
— Рано, рано! — опять крикнул, волнуясь, Тимоха.
Касаткин закурил и молча стоял, мрачно следя за самолетом. Дежурный по полетам изо всех сил махал флажком и кричал Моте, чтобы тот уходил на второй круг, но Мотя был занят посадкой и все добирал ручку, сажая самолет…
Все напряженно ждали: вот сейчас самолет зависнет без скорости на высоте шести-семи метров и рухнет на землю… Касаткин сорвал с головы шлем, поерошил светлые жидкие волосы и выплюнул на землю недокуренную папиросу.
Все произошло так, как и должно было произойти: почти остановившись в воздухе, самолет качнулся и «посыпался» на землю, опустив нос. Уткнувшись в землю носом, медленно перевернулся и остался лежать вверх колесами.
Со всех ног мы бежали к месту аварии на посадочную полосу, и вместе с нами бежал Касаткин. Полеты были временно прекращены. Оставшиеся в воздухе самолеты продолжали летать по кругу.
Когда мы остановились возле перевернутого самолета, Мотя невредимый вылезал из кабины и растерянно улыбался. Шлем у него был сбит набок, спутанные волосы закрывали лоб.
Я облегченно вздохнула, а Касаткин свирепо уставился на бедного Мотю:
— Ты что, земли не видел? Сколько раз я тебя учил!
Опустив голову и все еще улыбаясь, Мотя виновато молчал.
Выяснилась причина аварии: Мотя действительно плохо видел землю и не мог точно определить высоту при посадке. От полетов его отстранили, а спустя несколько дней отчислили из аэроклуба.
Как и Виктор, Мотя стал приходить иногда на полеты, и мы возили его как пассажира.
В школе начались выпускные экзамены. Я заканчивала десятый класс. Ежедневно вставала рано утром и мчалась за город на аэродром, где проводила большую часть дня. Приходилось просыпаться в четыре часа, чтобы еще до отъезда просмотреть учебник, порешать задачи. В дни экзаменов я уходила с полетов раньше или же, наоборот, сначала спешила на экзамен и отвечала первая, а потом ехала на аэродром. Но ни разу за все это время не пропустила полеты.
Наступил день, когда мы должны были прыгать с самолета. Получив парашюты, мы толпились на зеленом поле, ожидая своей очереди. Валя возбужденно говорила:
— Ну, Лека, вот ты и дождался! Помнишь, ты все хотел с самолета? Не боишься?
— Еще чего! — отмахивался Лека-Длинный.
Тимоха поглядывал на меня озабоченно, но не подходил, так как рядом со мной был Леша. Он только справился мимоходом:
— Хорошо пригнала подвесную систему?
Я утвердительно кивнула, а Валя засмеялась:
— Что, боишься, как бы Птичка не выскользнула? Поздно!
Два самолета непрерывно летали, сбрасывая парашютистов. На этот раз я не очень боялась.
— Иди садись! — сказал мне Леша, когда пришла моя очередь. — Да посильнее дергай за кольцо!
У крыла стоял Тимоха и ревниво смотрел в мою сторону. Когда я направилась к самолету, он шагнул ко мне зачем-то, по сразу же остановился.
И вот я в самолете. В передней кабине — Касаткин. Хитро посматривает на меня в зеркальце, набирая высоту. Мы кружимся над аэродромом, и когда стрелка высотомера доползает до цифры «800», обернувшись, кричит:
— Вылезай!
Перекинув ногу через борт кабины, я выбираюсь на крыло. Вылезать неудобно — мешает парашют. Лямка цепляется за что-то в кабине, я вожусь с ней, высвобождая, а ветер такой, что вот сейчас меня сдует, даже не успею приготовиться к прыжку.
— Быстрее! — кричит Касаткин.
Очутившись на крыле, лицом к хвосту самолета, я посмотрела вниз и крепче ухватилась за борт. Но Касаткин, не давая мне времени на переживания, приказывает:
— Прыгай!
