Сделав глубокий вдох, я шагнула прямо перед собой. Мне показалось, я падаю в пропасть. Падаю очень долго… И в следующее мгновенье я с силой рванула вытяжное кольцо. Толчок — это раскрылся купол парашюта…
Держась обеими руками за стропы, я повисла, совсем не ощущая, что опускаюсь. Как будто остановилась между небом и землей… Далеко внизу пересекались светлые дороги, на зеленом поле аэродрома крошечными мушками выделялись самолеты.
Но это ощущение неподвижности прошло, как только приблизилась земля, и я отчетливо увидела, как быстро увеличиваются в размерах квадраты полей, полоски дорог, домики в поселке. Снизу все быстрее набегала земля. Ветром меня сносило в сторону от аэродрома, куда-то в поле. Я еще не умела скользить и не пыталась бороться с ветром, думая лишь о том, как бы успеть приземлиться. Подо мной было огромное поле, все желтое, и я неслась прямо на него. Упав в это желтое море, я скрылась с головой во ржи.
Пока я пыталась собрать запутавшийся во ржи парашют, подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел Тимоха.
— Ты что это — в Киеве хотела сесть?
Он помог мне собрать парашют, и мы вернулись на старт. Здесь Лека-Длинный встретил меня громким смехом:
— Вот так Птичка! Каждый раз номер откалывает. Опять весу не хватило?
Действительно, все, кто прыгал, приземлялись на аэродроме, и только меня понесло в рожь. Леша, прыгавший следом за мной, опустился в самом центре летного поля.
Закончив прыжки, мы возвращались домой веселые, полные новых впечатлений. Остановили на шоссе полуторку, влезли в пустой кузов, заполнив его до отказа. Было тесно и весело, все стояли держась друг за друга, раскачиваясь и чуть не падая, когда шоферу приходилось тормозить или увеличивать скорость.
Я опиралась о крышку кабины водителя, а рядом стоял Леша, держа меня за руку. Плечом я чувствовала, как бьется его сердце. Встречный ветер отчаянно трепал мои волосы, они хлестали его по лицу, но Леша не отстранялся, а нагибался ниже, чтобы прикоснуться к ним.
В тот же вечер я сочинила какие-то нелепые стихи, которые долго вертелись в голове и очень мешали.
Стихи я показала Вале, и она воскликнула:
— Так это же песня! Вот слушай… — И она быстро напела мне мотив. — Покажи Виктору!
— Нет, нет, я только тебе… — Я отобрала у нее тетрадный лист и спрятала в карман. — Просто я должна была отделаться от них, понимаешь?
Но Валя, не поняв, посмотрела на меня с недоумением.
…В июле, когда вся программа была выполнена, в аэроклуб приехала специальная комиссия, которая приняла у нас зачеты по технике пилотирования. Эта же комиссия отбирала ребят для учебы в военных летных училищах.
Получив пятерку, я прибежала домой сияющая и показала маме свидетельство об окончании аэроклуба.
— Видишь, все хорошо! — похвасталась я. — И не нужно было так волноваться.
Мама вздохнула, поцеловала меня и призналась, что во время школьных выпускных экзаменов тайком от всех ездила к начальнику аэроклуба и просила его отчислить меня.
— Ну, а он что? — поинтересовалась я.
— Сказал, что ты уже научилась летать и причин для отчисления нет. Я его очень просила…
— Как же ты могла? — огорчилась я.
— Боялась, что трудно тебе: и экзамены, и полеты. Когда я рассказала папе, он отругал меня. Ты ведь больше не собираешься летать?
— Н-нет, наверное, — сказала я, чтобы не волновать маму.
В конце лета все разъезжались: я собиралась в Москву, в авиационный институт, где надеялась не только учиться, но и летать в аэроклубе, а ребята — в летные училища. Сначала уехали Леша, Тимоха, Лека-Длинный и другие ребята, которых направили в школу летчиков-истребителей, потом остальные. Многие были приняты в училище, которое готовило летчиков для бомбардировочной авиации.
ВОЙНА НАЧАЛАСЬ
В августе я уехала в авиационный институт вместе с Олей — мы по-прежнему дружили. К этому времени у нее дома произошли изменения, позволившие ей свободно решать свою судьбу. В Киев переехала ее родная тетка с мужем и все заботы об Олиной сестре взяла на себя.
В институт нас приняли без экзаменов, так как и у Оли, и у меня в аттестате были одни пятерки.
Осень, зима и весна в Москве пробежали быстро. Мы с Олей учились в одной группе, на факультете самолетостроения, жили в институтском общежитии. Как и в школе, занимались гимнастикой, продолжали стрелять.
Оля в основном жила на стипендию, но изредка получала немного денег от своего старшего брата, который работал мастером на киевском заводе «Арсенал». Мне же родители помогали более регулярно, и деньги, которые они присылали, мы тратили сообща.
В институте Оля училась лучше меня: она любила точные науки. Меня же не очень тянуло к ним, и только теперь, поступив в авиационный институт, я поняла, что совершила ошибку — надо было идти в гуманитарный: мне легко давались языки, я пробовала рисовать, писать стихи. С трудом я заставляла себя сидеть вместе с Олей в читалке и готовиться к контрольным по математике, начертательной геометрии. Ноги сами несли меня в театр, в Консерваторию…
— Ты просто спятила! — возмущалась Оля. — Ты же провалишься на экзаменах!
— Обещаю тебе, все будет хорошо, — успокаивала я ее. — Вот увидишь, завтра засяду…
Уже кончался учебный год, когда я, наконец, взялась за учебу по настоящему.
Пришел июнь — началась весенняя сессия. Сдав зачеты, мы усердно занимались, часто засиживаясь до поздней ночи. Нам предстояло сдать пять экзаменов.
Я уже сдала три, как вдруг споткнулась на математике и получила двойку. Пересдавать мне разрешили только в самом конце сессии. Оля зверски ругала меня:
