— Не помню. Все произошло так быстро… И потом было темно.
— Они тебя по голове ударили… могли убить, сволочи… Вообще удар по голове — штука опасная. Может лопнуть сосуд в мозгу — и тогда инвалид на всю жизнь. Слава Богу, с тобой такого не случилось. А еще удар по голове может память отшибить — полностью или частично. Сейчас для тебя очень важно побольше вспоминать, чтобы мозги заработали. Ты-то хоть все помнишь? Провалов в памяти нет?
Чем дольше Борис говорил, тем сильнее охватывало Нину странное беспокойство. Отчего бы Борису так интересоваться ее памятью? Возможно, надеется, что она забудет про денежный долг Ильчуков? Нет, тут что-то другое…
— Помнишь, как ты из Крыма приехала? — продолжал допытываться Борис.
Нина решила ответить не очень четко:
— Да как сказать… Кое-что помню.
— А когда узнала, что Василий Федорович болен? Помнишь тот вечер?
«Тот вечер»… Нина помнила, что именно в тот вечер она стала свидетельницей происшествия, из-за которого, возможно, едва не лишилась жизни. Чувство, похожее на инстинкт самосохранения, снова подсказало ей уклончивый ответ:
— Ты знаешь, Боря, мозги так медленно ворочаются… Ничего не могу припомнить толком. Да, о болезни папы я узнала, и это меня так потрясло… Но в какой именно обстановке я об этом узнала, не припоминаю… Потом к папе приезжала скорая… И снова в памяти провал. Последнее, что я помню — это как убегала от маньяков.
— Вот уж действительно маньяки, — энергично закивал Борис. — Самый страшный вид преступников. Их нельзя вычислить, потому что они убивают без всякой причины, без мотивов. Просто получают кайф от насилия.
— Наверное, именно такие на меня и напали, — подтвердила Нина, всем своим видом демонстрируя апатию.
Борис еще немного ее порасспрашивал, но она отвечала так рассеянно и невнятно, что разговор получался односторонний. Когда, наконец, Ильчук-младший ушел, Нина почувствовала новый прилив беспокойства, тревоги, почти страха. Что значит это неожиданное дружеское участие Бориса? Он явно хотел что-то выведать или в чем-то ее убедить.
Но, по логике, потеря ею памяти нужна не Борису Ильчуку, а Олегу Хустовскому. Впрочем, такие люди как Ильчук и Хустовский часто бывают чем-то повязаны друг с другом.
Что, если…
Она вспомнила, как отец говорил о мозговом центре, который, якобы, руководит такими исполнителями, как Ильчуки.
Тревога нарастала, и Нина, в конце концов, попросила сделать ей укол успокоительного. Вскоре она уснула и проснулась лишь к шести вечера. Пришли Катя с Вадимом. Катин муж оказался действительно красивым и обаятельным парнем, но, судя по всему, преуспевать он мог только в развлечениях. Они с Катей были пара — оба красивые, веселые прожигатели жизни. Правда, Катя казалась чуть практичней.
Потом пришла Лена, и, пока длился общий оживленный разговор, Нину не покидала мысль, что обязательно должна переговорить с подругой один на один, но так, чтобы не испугать ее и не насторожить.
Они собрались уходить все втроем. Нина попросила Лену задержаться.
— Ты никому не рассказывала о нашей слежке за домом Олега? И о телефонном розыгрыше?
— Нет, конечно. А что?
— Прошу, никому об этом не говори. Олег — темный человек. Мало ли какие дела он обделывал в своем особняке. Я случайно узнала, что он не любит, когда за ним следят. Поэтому держи язык за зубами. Зачем тебе лишние неприятности?
— Хорошо, но я не понимаю…
— Поверь: от таких, как Хустовский, надо держаться подальше. Будет лучше, если никто и не узнает, что ты с ним знакома. Прошлое давно забылось. Теперь ты и он — совершенно чужие люди.
— Так оно и есть.
Нина еще поговорила пару минут на другие темы, чтобы отвлечь внимание Лены от особы Олега Хустовского.
Когда подруга ушла, Нина снова погрузилась в свои мрачные раздумья. Она вспомнила, как любил отец повторять древнеримское изречение «Cui prodest?1» и говорил, что это первейший вопрос для любого криминалиста. Нина стала размышлять, кому была выгодна ее гибель и смерть Василия Федоровича. Всех врагов отца она не знала, но, по крайней мере, двое заинтересованных в его устранении были ей известны: Боря и Захар Ильчуки. Впрочем, если допустить, что это их рук дело, — многое здесь не вяжется. Разве они знали, что Василию Федоровичу стало плохо, и Нина повезла его в больницу? И неужели лишь для того, чтобы ускорить смерть Гаевого, они бы организовали убийство его дочери? Но даже если предположить за ними такие злодейские наклонности, то когда же они успели сориентироваться? Как узнали, что Нина будет идти одна в это время и по этой улице? Может быть, заранее наняли киллеров, чтобы те следили за ней? Нет, вряд ли они избрали бы такой опасный и извилистый путь к устранению Гаевого, когда знали, что он и без того скоро умрет.
Кому-то требовалось убрать именно ее, Нину, и как можно быстрей. А звонок Гаевому? Это было сделано уже попутно, на всякий случай. Анонимный звонок вполне соответствовал стилю Ильчуков. А вот убийство… Нет, это организовал кто-то другой. Тогда, выходит, Ильчуки прямо связаны с убийцей. Не по его ли заданию Боря интересовался памятью Нины? Да и не случайно он поспешил сообщить ей о смерти отца: надеялся, что Нина, еще не отошедшая от шока, снова впадет в беспамятство.
Ночью Нина не спала, ворочалась на больничной койке и смотрела в темное окно, за которым шевелились тени деревьев и мигал одинокий тусклый фонарь. Голову железным обручем сжимали ночные страхи. Грозит ли ей опасность и как уберечься? Казалось бы, простейший выход — завтра же все рассказать следователю. Пусть специалисты разберутся, было ли ночное нападение случайным или ее преднамеренно хотели убрать как свидетельницу. Но свидетельницу чего? Ведь это только ее догадки, которые легко опровергнуть. Она совсем не знает того человека и не уверена на сто процентов, что именно его видела на фотографиях Ярослава. И, потом, даже если это был он, то где доказательства, что с ним случилось несчастье?
Стоп! Нина даже вскочила с кровати. А машина, выезжавшая от улицы Крайней? Что им надо было там, среди заброшенных домов и именно в тот вечер? Не слишком ли странное совпадение? Рассказать все следователю! Пусть оперативники проверяют, сопоставляют факты. Правда, не хочется вмешивать сюда еще и Лену…
Немного подумав, Нина снова опустилась на подушку и тяжело вздохнула. Нет, не сейчас. Пока нет защиты и уверенности, опасно выдавать свою осведомленность. Ее и так плотно опекает Борис, пытаясь выведать, что ей известно. Олег — опасный тип, об этом и отец предупреждал. Если он решился на одно покушение, то не остановится и перед вторым. И кто знает, какой следователь придет к ней в больницу? Что, если он окажется знакомым Олега? Сейчас столько пишут о коррупции в органах. Нет, пока еще надо молчать и думать. Думать и набираться сил.
Приняв такое решение, она понемногу успокоилась и смогла ненадолго уснуть.
На другой день Нину перевели из палаты интенсивной терапии в общую. Все соседки по палате, а их было пятеро, уже знали ее историю и периодически выражали свое сочувствие, утешали: дескать, радуйся, милая, что все так обошлось, могло быть куда хуже.
Нина казалась с виду апатичной, словно пребывающей в ступоре, но это была только маска. На самом деле девушка находилась в постоянном напряжении и следила за каждым своим взглядом и жестом.
Через четыре дня Нина уже чувствовала себя почти здоровой, но выписывать ее пока не собирались. Во время очередного посещения Катя с таинственной усмешкой сообщила, что «случайно встретила твоего давнего поклонника». Нина вздрогнула и сразу же догадалась: «Олега Хустовского?»
— Точно! — подтвердила Катя. — Значит, не забыла его! И он тебя помнит. Сокрушался, когда я рассказала, что с тобой произошло.
