собрании.
— Главным подозреваемым… — Попельский старался говорить медленно; конечно же, все присутствующие в кабинете львовские полицейские, за исключением Стефана Цыгана, свои знаки отличия получали еще во времена императора Франца-Иосифа, а доктор Пидгирный обучался в университете в Черновцах, но не применяемый каждый день немецкий язык мог затруднить понимание важных инструкций, которые он хотел выдать. — Главным подозреваемым является смуглый брюнет лет не более тридцати, с педерастическими наклонностями. Все это нам стало известно, благодаря директору Моку. Тот подозреваемый, в день убийства неустановленной польки, Анны, был одет как женщина. Он имеет контакты с вроцлавским миром гомосеков. Немецкий таможенник из Хебзя помнит, что он часто пересекал польско-германскую границу. Всегда он путешествовал в салоне-купе, в сопровождении пожилых, богатых немцев.
— Мужская дама, — сказал по-польски комиссар Вильгельм Заремба. — Знавал я таких при Франце, что ездили железной дорогой, но то были исключительно девахи. — Он многозначительно поглядел на Попельского. — Не парни. Одна поездка в Вену с богатым клиентом, и целую неделю на Гетьманских Валах[61] можно было уже не появляться.
Взгляды Попельского и Мока быстро пересеклись.
— Господа, давайте не отходить от темы, — укоризненно сказал Зубик. — Ad rem[62]. Итак, у нас есть кое что, чего раньше не было. Исходный пункт. Продолжайте, пан комиссар Попельский.
— Так, — заговорил упомянутый. — После двух убийств в 1935 году Минотавр снова активизировался. Он убил через два года и сделал это в Германии. Как бы вы объяснили это, доктор?
— Это свидетельствует о том, — невысокий доктор Пидгирный поднялся с места и почесал ногтем по своему покрытому оспенными ямками лицу, о котором злые языки говорили, будто бы оно выедено трупным ядом, — что он становится осторожным. Два предыдущих убийства в окрестностях Львова, а теперь далеко, в Германии, во Вроцлаве… К тому же, он замаскирован женской одеждой. Наверняка господа пожелали бы спросить, возможно ли, чтобы человек с педерастическими наклонностями мог изнасиловать женщину. Лично я считаю, что здесь очень много говорит слово 'наклонности'. Быть может, он занимается актами обоего вида, являясь их пассивным или активным участником. В этом втором случае, он может быть нормальным мужчиной; в первом: возможно, он всего лишь бесстрастный и пассивный объект, который нашел для себя именно такой, а не иной способ заработка. Наверняка он обладает более, чем нормальными половыми потребностями. Вполне возможно, что у него случились какие-то моральные пертурбации в учебном заведении, в общежитии… Это все, что я могу сказать.
— Благодарю вас, доктор. — Попельский кивнул Пидгирному, когда тот садился. — Итак, мы имеем важные черты подозреваемого: смуглость, как бы цыганская внешность, сильно развитая половая сфера и педерастические наклонности. По соглашению с инспектором Зубиком, я разделяю среди вас задания. Среду мужчин с греческими склонностями проверит пан аспирант[63] Стефан Цыган. — Попельский скрупулезно перечислял должности и фамилии, ибо из собственного опыта знал, как нелегко запомнить чужестранные имена, а ему хотелось, чтобы Мок хорошо знал, с кем ему придется работать. — Вы, Цыган, начнете с мальчиков Шанявского и с некоторых посетителей заведения Атласа[64]. Шанявский — это известный танцор, балетмейстер Большого Театра, — пояснил он Моку. — Вокруг него роится множество ему подобных, если же имеется желание найти их наибольшее сборище, тогда надо идти к Атласу. Именно туда приходят литераторы, художники, а среди них тоже встречаются педерасты. Атлас — это наиболее частое…
— Местечко для их рандеву, — закончил за него Заремба и с улыбкой повернулся к Цыгану. — А ты, Стефцьо, поосторожнее в этом Атласе. Ты же у нас такой миленький, худенький… Для них это лакомый кусочек… Как прецль[65]…
Все, за исключением Мока и Зубика захихикали. А вот аспиранту Цыгану, стройному молодому шатену в повязанном на шее шарфике, было совершенно не до смеха. На инсинуации Зарембы он ответил лишь презрительно фыркнув.
— Да, именно там они и уговариваются, — Попельский вернулся к прерванной теме, погоняемый суровым взглядом начальника. — Пан аспирант Валериан Грабский в первую очередь займется делами в отделах полиции нравов наших двух управлений, городского и воеводского. А после того отправится по тропам, обнаруженным в документах, расспросит директоров и швейцаров — в особенности швейцаров, они все знают! — городских бурс[66] и студенческих общежитий.
Грабский, невысокий и полный, выглядящий добродушным мещанином, щурил глаза от табачного дыма и записывал в блокноте указания Попельского. Его не запоминающаяся внешность заранее направляла его на работу в качестве тайного разведчика, и она же обманула уже не одного преступника.
— Еврейскую среду в поисках смуглого брюнета — педераста прочешет пан аспирант Герман Кацнельсон, — продолжал комиссар. — Прошу не забывать, пан аспирант, о наших армянах, а так же о беженцах из советского Закавказья. Пан криминальный директор Эберхард Мок, комиссар Вильгельм Заремба и я лично посетим все сиротские дома и школы во всем воеводстве.
— Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, — словно пружина сорвался с места доктор Пидгирный, — но вы, пан комиссар, забыли про русинов.
— О ком? — спросил удивленный Мок.
— Русины… — Попельский старательно подбирал слова. — Это наши сограждане украинской национальности, вероисповедания, в основном, греко-католического, гораздо реже — православного. Во Львове и в юго-восточных воеводствах они представляют значительный процент населения. Присутствующий здесь доктор Иван Пидгирный как раз является русином.
— Понял, — сказал Мок, вопреки всему тому, что деялось у него в голове. — А они важны для нашего следствия? Они, что, все смуглые?
— Вот видите, доктор? — весело рассмеялся Попельский. — Вы повсюду выискиваете дискриминации русинов. Даже если среди них не хотят искать убийцу. Я же попросту упоминаю все остальные национальности, а про русинов не упомянул ни словечком! Почему так? Криминальдиректор Мок задал очень хороший вопрос! Нет, пан директор Мок, смуглая кожа вовсе не является отличительным признаком русинов. Они ни в чем от нас не отличаются.
— Уж мне не знать, что такое дискриминация! — Пидгирный не привык так легко отступать.
— А что же такого с вами стряслось? — вновь заинтересовался Мок.
— А знаете, — ответил доктор, — что меня заставляли поменять имя и фамилию на польские? На 'Ян Подгурны'! Преподаватель университета не может зваться Иваном Пидгирным! И что это, как не дискриминация!
— Да не преувеличивайте, пан доктор, — возмутился Грабский, говоря по-польски. — В университете работают и другие русины, хотя бы тот археолог, доцент Стырчук, что сражался в Сичевых Стрельцах[67]! А еще…
— Господа, господа, — перебил их Зубик, — не будем мучить директора Мока нашими местными сварами. Пан доктор, — обратился он к Пидгирному, — вы являетесь одним из лучших судебных медиков в Польше, и без ваших экспертиз мы бы ничего не смогли сделать. И сейчас, самое главное — именно это, а не украинско-польский конфликт! Господа, у меня вопрос. — Зубик стал устраиваться на стуле, так что тот беспокойно заскрипел. — Зачем вам втроем прочесывать сиротские дома? В поисках подозреваемого и его моральных извращений? Ведь этим может заняться и один пан Грабский. В свою очередь, а зачем нам эти сиротские дома вообще?
— Пан криминальдиректор Мок все вам объяснит.
Попельский поглядел на немца.
Мок поднялся с места и поглядел на собравшихся. Именно этого не хватало ему в течение трех лет. Летучек, концентрации, удачных вопросов, перебрасывания мнениями, приправленными политическими дискуссиями. В Бреслау уже нельзя было дискутировать о политике. Можно было признавать исключительно одни истинные взгляды и почитать австрийского капрала. Мок облегченно вздохнул. Ему так не хватало этого затянутого табачным дымом мира совещаний, ругани и поиска следов! В далеком Львове он нашел то, по чему тосковал в своем стерильном кабинете, где осуществлял анализ данных и писал
