Похоже, он был очень огорчен, потрясен новостью. Почему это произвело на него такое воздействие после стольких лет молчания? Он пишет очень живо о силе ее характера, ее гордом терпении и душевной теплоте, ее способности понимать других. Он никогда не переставал любить ее, пишет он, и с ее уходом из этого мира он потерял часть себя.
Он — на пенсии. 71, неженат, в добром здоровии. Последние шесть лет он живет на Квилии, небольшом острове между Тринидадом и Гренадинскими островами, где Атлантический океан переходит в Карибский залив, чуть севернее экватора. Я никогда не слышала об этом острове. Я должна не забыть посмотреть о нем.
В последнем предложении письма он спросил, что нового у меня.
Какие чувства у меня к этому человеку? Очень сложные, неоднозначные, смесь сочувствия и безразличия, дружбы и настороженности, преклонения и непонимания. У Р.Б. много превосходных качеств. Глубокий ум, прекрасные манеры, веселый, щедрый. После аварии с Папой он не отвернулся от нас и стал нашей поддержкой на многие года. Он вел себя очень прилично с Мамой, благородный компаньон, помогающий и обожающий ее, всегда рядом в любых трудностях. Мне не было двенадцати лет, когда наш мир замкнулся, сколько раз он вытягивал меня из трясины печали, ободряя меня, гордясь моими смешными достижениями, прощая мои подростковые страдания? Столько положительных качеств, столько благодарности ему, и, все равно, я никак не могла принять его полностью. Связано ли это было с нашими столкновениями в мае 68-го, теми лихорадочными майскими неделями, когда мы находились в непрекращающейся войне друг с другом, отчего и образовалась между нами трещина? Возможно. Но мне хотелось бы думать о себе, как о человеке, не старающемся помнить плохое и прощающим других — и в глубине я верю, что простила его давным-давно. Простила, потому что я улыбаюсь, когда вспоминаю то время и не чувствую никакой злости. А что во мне — это сомнение, и оно начало вызревать во мне много месяцев ранее — тогда осенью, когда я влюбилась в Адама Уокера. Дорогого моему сердцу Адама, пришедшего к Маме с теми ужасными обвинениями против Р.Б. Невозможно поверить в них, но сейчас, после стольких лет, сейчас, после размышлений и бесконечных раздумий, почему Адам рассказал такое, становится очень трудно верить во что-то одно. Конечно, между Адамом и Р.Б. пробежала кошка, конечно, Адам решил, что будет лучше для Мамы отменить свадьбу, и тогда он придумал историю, чтобы напугать ее и изменить ее решение. Ужасную историю, слишком ужасную, чтобы была правдивой, и тут-то он и просчитался; но Адам был по сути хорошим человеком, и если он думал, что в прошлом Р.Б. было что-то отвратительное, значит, так и было. Отсюда и мои сомнения, усиливающиеся во мне с годами. Но я не могу судить никого на основании лишь моих сомнений. Должно быть доказательство, а если его нет, я должна верить Р.Б. на слово.
Мое письмо вызвало в нем ностальгию, пишет он, и он сожалеет, что позволил удалиться себе от меня. Однажды мы были очень близки, очень хорошими друзьями, но после расставания с моей матерью он решил, что не имеет права оставаться в тех же отношениях со мной. А сейчас, лед отношений был вновь разбит, и у него возникло намерение переписываться со мной — полагая, что и я захочу этого.
Ему было очень жаль услышать о смерти моего мужа, очень жаль узнать о моих трудностях ближайших лет. Но ты все еще молода, добавляет он, чуть за пятьдесят, столько много впереди, и ты не должна терять надежду.
Это были заезженные от постоянного употребления фразы, но я чувствую, что он не кривит душой; да и кто я такая, чтобы отвергать добрые жесты честных намерений? Правда в том — я тронута.
И тогда, внезапное решение. А почему бы и не съездить к нему? Надвигаются праздники, пишет он, и, возможно, внезапный бросок через океан принесет что-нибудь хорошее. В доме есть несколько спален, и найти комнату для меня не представляет трудности. Как он будет счастлив вновь увидеть меня, провести немного времени вместе после стольких лет. Он пишет в письме свой телефонный номер, если мне будет интересно.
Интересно ли мне? Трудно сказать.
Я нахожусь сейчас в библиотеке, и выходит так, что нет ни одной отдельной книги, посвященной Квилии — только небольшое количество статей, похороненных в многочисленных томах об этом регионе. Во время до-Колумбовой эпохи остров был населен индейцами Сибонеи, покинувшими это место впоследствии и замененными Араваками, которых в свою очередь вытеснили Карибы. Во время колонизации в 16-ом веке голландцы, французы и англичане проявили интерес к острову. Были столкновения с индейцами, столкновения между европейцами, а, когда начали прибывать чернокожие рабы с Африки, смертей прибавилось. Наконец, в 18-ом веке остров был признан ничейной зоной, поделенной между французами и англичанами, но после Семилетней войны и Парижского соглашения французы покинули остров, и Квилия перешла под контроль Британской империи. В 1979 году остров обрел независимость.
Пять миль в длину. Сельское хозяйство, рыболовство, кораблестроение и ежегодный отстрел одного кита. Население — три с половиной тысячи — в основном, выходцы из Африки, но также и потомки карибов, англичан, ирландцев, шотландцев, азиат и португальцев. Одна книга сообщает, что большая группа шотландских моряков попала на Квилию в 18-ом столетии. У них не было возможности вернуться домой, так что они поневоле остались здесь и перемешались с чернокожим населением. Двести лет спустя, результатом этого смешения стала раса рыжих африканцев, голубо-глазых африканцев и африканцев- альбиносов. Как пишет автор:
Неплохая фраза.
