Эрос

ламп. Я различил очертания здания, закругленного наверху, будто хижина иглу, но скорее цилиндрической формы. Сооружение напоминало шлем воина испанской Армады или голову монстра из фильма «Чужой». Копошились рабочие, стояли грузовики, тракторы, экскаваторы и другой спецтранспорт. Мое появление не осталось незамеченным, однако никто меня не прогонял. Работяги приветствовали меня, касаясь виска пальцами правой руки.

Вдруг навстречу шагнула какая-то фигура в длинном темном пальто. Руки у этого человека были спрятаны в карманы.

– Не можете уснуть?

Это был Лукиан. Либо он оказался здесь по делу, либо узнал о моей экскурсии от охранника и окольным путем добрался сюда быстрее, чем я.

– Могу. – Врать не имело смысла. – Уснуть я могу, но мне стало любопытно.

– Чудесно. Александр наверняка одобрит этот шаг. Но вы пришли слишком рано.

– Мне нельзя посмотреть, как идет строительство?

– Почему же? Можно. – Лукиан взял меня под руку – довольно доверительный жест с его стороны, но тем не менее в этом движении чувствовалось некое насилие. – Можно, но только не сейчас. Сооружение еще не готово. Поэтому мы очень просим вас набраться терпения. Поймите, вы – единственный, кто допущен ко всем тайнам Александра. Он выбрал вас не случайно, он доверяет вам во всем, так что, пожалуйста, потерпите. Всему свое время.

Он попросил меня вернуться в дом. Насколько я успел заметить при ночном освещении, эта конструкция, напоминающая хижину, мавзолей и испанский шлем одновременно, возводилась из черного порфира.

Я спросил у Лукиана, не помнит ли он что-нибудь про Берлин 1967 года. Шеф обозначил его роль лишь пунктиром, подразумевая, что Лукиан находился в столице уже немалое время. Задав вопрос, я поймал себя на том, что впервые назвал фон Брюккена шефом – и внутренне запротестовал против этого обозначения.

Лукиан не отвечал. Мы шли обратно к дому, и после долгого молчания он сказал, что мне не удастся воспроизвести жизнь во всей ее сложности, впрочем, никто не сможет сделать этого. Но ничего страшного, ведь мой работодатель – Александр фон Брюккен, а не сама жизнь, и я должен лишь попытаться придать литературную форму тому, что мне рассказывают. Это совсем не легкая задача, а значит, мне неизбежно придется что-то додумывать, ведь всякая история по-своему бесконечна, И можно легко заблудиться в ее многочисленных ответвлениях, перескакивая с пятого на десятое.

– Простите, но ваш ответ меня не удовлетворяет.

– Не удовлетворяет? – Лукиан повторил это слово с легким отвращением в голосе.

– Вы просто не хотите нам помогать.

– Александр рассказывает вам лишь сотую долю того, что происходило, и вам должно быть абсолютно все равно, вспомню я еще какую-нибудь незначительную деталь или нет, – парировал Лукиан, однако его тон немного смягчился.

Не вынимая рук из карманов пальто, он резко повернулся, потом сказал, что все бывает только однажды и ни одно событие нельзя вернуть, смоделировать заново. Каждый момент жизни неповторим, и даже самый искусный художник может воспроизвести его лишь отчасти. Кроме того, жизнь имеет свойство разочаровывать, и человеку отпущены считанные мгновения счастья.

Что он имел в виду? Трудно сказать. С одной стороны, он словно хотел, чтобы я еще раз попросил его об одолжении, с другой – Лукиан выглядел скромным фаталистом, который давно примирился с прошлым и не хочет без особой нужды ворошить былое. Но почему тогда он вообще идет на контакт со мной? Лукиан проводил меня до двери комнаты и проследил, чтобы я заперся изнутри. После нашего разговора я чувствовал себя как малый ребенок, которого опекают и ставят на место все кому не лень. Однако все говорило в пользу того, что Лукиан неравнодушен к моей работе, он признаёт меня и считает последним камушком в мозаике этой истории.

День четвертый

В бесконечности. Параллели сближаются

В ту ночь я не мог усидеть в отеле. Я принял горячую ванну, выпил четверть бутылки виски, но и это меня не успокоило. Мне требовалось узнать, что с Софи, благополучно ли она добралась до дома. Почти всех моих людей арестовали на месте, пополнение еще не подъехало. В то время не было другой техники для мобильной коммуникации, кроме увесистых, грубых раций, которые сразу же бросались в глаза. Я был почти уверен, что Софи не узнала и не узнает меня, – значит, ничто не мешало навестить ее. Я желал ей только добра и не собирался вторгаться в ее жизнь; хотел только помочь, поддержать в трудный момент, защитить и окружить заботой. Что в этом дурного? Молчите? Не отвечаете?… Существует ли этика любви? Я слышал, что у любителей животных, снимающих о них фильмы, принят неписаный закон – не вмешиваться в то, что происходит в природе, не помогать слабому, физики тоже знают, что на протекание эксперимента влияет даже наблюдение за ним…

– Но ведь это касается только квантовой физики?

– Может быть, неважно. Я вовсе не хочу оправдываться, повторять азбучные истины вроде «Любовь оправдывает все». Я знаю, помню, чем вымощена дорога в ад, – конечно, благими намерениями, я слышал это не раз. Но хочу, чтобы именно вы ответили на мой конкретный вопрос: предосудительным было то, что я делал для Софи или нет?

Какой ответ он хотел услышать от меня? Я поймал себя на том, что подыскиваю слова, которые покажутся ему правдивыми. Выдавать себя за другого человека – это заблуждение, тесно связанное с потерей самоуважения. Хотя нельзя отрицать, что очень многое в нашей жизни строится на заблуждениях и неуважении. Я считал, что в этом случае неуместны патетические рассуждения о вине, что речь скорее идет о первопричине цепочки взаимосвязанных событий с непредвиденными последствиями. Жить – как раз и означает создавать причинно-следственные цепочки. Избежать этого не смогли бы даже самые ортодоксальные буддисты. Что, я должен был произнести это вслух?

– Я не вправе судить вас.

– Что?! А для чего вы тогда здесь, позвольте спросить? Исключительно для того, чтобы судить меня! – Его голос дрожал от ярости. – Ваш роман должен дать четкую оценку моей жизни, так что прошу вас быть строгим и объективным. Не бойтесь обидеть меня, ведь я все равно умру… Но только… – Оборвав фразу на полуслове, фон Брюккен закрыл лицо обеими руками. – Но я не хочу умирать. – Затем он внезапно рассмеялся. – Простите. Давайте не будем касаться этих материй.

О чем мы? Ах да, в ту июньскую ночь я стоял на Мерингдамм у дома Софи и смотрел вверх. Все той окна ее квартиры были ярко освещены. Одно это подействовало на меня успокаивающе. Но этого казалось мало. В три часа ночи я позвонил в ее дверь, и какой-то человек открыл мне. Квартира была полна до отказа, вы даже не представляете, как много туда набилось народу, и мало кто обратил внимание на мое появление.

К Софи пришла практически вся группа слушателей, чьим политическим просвещением она занималась. Я не понял, празднуют они что-то или активисты объявили чрезвычайное положение и собрали всех, чтобы обсудить последние события, Возможно, это звучит несколько цинично, но в тот момент намерения гостей действительно были неясны. По комнатам туда-сюда слонялись люди, преимущественно мужчины, они пили пиво, слушали два радиоприемника, один из которых играл джаз, другой ловил переговоры полицейских по рации.

Поначалу мой приход никого не удивил, но вскоре кому-то бросились в глаза мои итальянские туфли.