Необычные повороты
Александр Фон Брюккен написал мне еще одно письмо, в котором благодарил за плодотворное сотрудничество.
Написанные нетвердой старческой рукой строчки наползали друг на друга и разобрать слова можно было с огромным трудом, однако общий тон письма оставался светлым и беспечальным.
Старик писал, что в жизни часто случаются весьма необычные повороты. Одним людям суждено сидеть в зрительном зале, другие же рождены актерами, и он до сих пор не разобрался, что из этого достойнее. Никто не может быть до конца уверен, в какой именно функции он действует в том огромном театре, который представляет собой мир, и этот феномен удивляет фон Брюккена больше всего. Искусству подвластно все: оно может сделать из билетеров главных героев, и наоборот. Сама жизнь – это огромная глыба материала, из которого можно создать очень разные вещи или же обратить в ничто. Однако в целом он доволен своей жизнью, хотя ему и есть в чем упрекнуть себя. Его жизнью властвовал Эрос – сложное, многогранное, могущественное начало. Человека, попавшего в жернова любви, может растереть в пыль, однако при этом он хотя бы не чувствует себя одиноким и незначительным существом. Он будет очень рад, если я прислушаюсь к его словам.
Нечто
Через несколько месяцев меня пригласили на похороны. Я мог позволить себе доехать от Мюнхена на такси, но на душе у меня лежал камень – мне было совестно, что работа над романом все еще не начата. Чего-то явно не хватало, но я не понимал чего.
Такси въехало по подъему к замку. Ойленнест недавно отремонтировали, он сверкал свежей краской – именно так я представлял себе сияние Ледяного дворца. Парк с березовым перелеском смотрелся по- идиллически живописно, нежная молодая зелень газона гармонично перекликалась с небесной синевой. День клонился к вечеру, и края облаков за деревьями уже окрасились алым.
Меня не только никто не приветствовал – здесь как будто вообще не замечали моего присутствия. Это были очень тихие похороны. Немного музыки и никаких надгробных речей, как и пожелал Александр в своем завещании.
Специальный гидравлический лифт плавно опустил гроб в могилу. В общей сложности на церемонии присутствовали чуть больше десятка человек, в том числе несколько пожилых мужчин в черных костюмах, похожих на униформу. Некоторые бросили в могилу по красной розе, другие стояли просто так. Лукиан держался далеко в стороне и потерянно бродил под деревьями, покрытыми свежей листвой, напоенной солнцем ласкового майского дня.
Постояв немного у открытой могилы, участники траурной церемонии один за другим покидали парк и брели в направлении замка. Люди почти не разговаривали. Я не понимал, что мне делать, к кому обращаться и нужно ли обговаривать что-то еще с Лукианом.
Внезапно рядом с Лукианом, что стоял на тополиной аллее, возникла женщина в черном платье и черной шляпе с вуалью. Лукиан взял ее за руку, и они медленно пошли к могиле. Женщина передвигалась с трудом, что выдавало ее почтенный возраст. Дряхлой рукой она бросила в могилу нечто легкое – я не разобрал, что именно. Этот неведомый предмет подхватило ветром, и он качался в воздухе несколько секунд перед тем, как упасть на гроб. Возможно, это был просто кусочек цветной бумаги. Оба постояли молча с четверть часа, затем Лукиан сделал знак, и каменные створки над могилой закрылись. Сгорая от любопытства, я медленно подступал ближе к этой паре, и теперь стоял в каких-то двух метрах от них. Лукиан обернулся и подмигнул мне. Женщина положила руку на его плечо. Она явно устала. Черты ее лица были почти неразличимы под вуалью. Я назвался по имени и сделал учтивый полупоклон, но она лишь бегло кивнула в ответ и без единого слова прошла мимо меня, очевидно, давая понять, что для меня вся эта история подошла к концу.
Эпилог
Вопреки настоятельному желанию фон Брюккена, почти все, что он наговорил на диктофон, я оставил практически без изменений. Недоговоренность, умолчания и отказ от подробных описаний показались мне более красноречивыми, чем любые орнаменты вымысла.
Несколько лет спустя я отправил Лукиану готовый машинописный вариант романа с предложением внести свои изменения и дополнения. Теперь ему предоставлялась последняя возможность для этого. Лукиан не ответил.
Вместо этого я получил очень дружелюбное письмо из Асунсьона, столицы Парагвая. Дама по имени Констанца да Понте писала мне, что ее очень позабавила моя интерпретация всей этой истории. К сожалению, ее брат Александр не рассказал мне всей правды, но не стоит что-то менять в книге из-за этого. Напротив, вносить изменения ни в коем случае нельзя – просто для нее очень важно, чтобы я узнал правду. Или хотя бы ее частицу. Ведь это помогает лучше понять личность Александра. Возможно, он утаил информацию из лучших побуждений, не желая бросать тень на своих сестер.
Их отец, Кнут фон Брюккен, отправил на тот свет свою супругу с ее добровольного согласия, что подтверждается в прощальном письме, а затем покончил с собой: будучи убежденным национал- социалистом, он не мог представить себе мир без Гитлера. А вот детей своих он не убивал. По инициативе старого Кеферлоэра незадолго до конца войны их переправили на самолете через Италию в Парагвай – и девочек, и Александра, который впоследствии порвал с прошлым своей семьи, но всю жизнь стыдился его. В 1950 году он вернулся в Мюнхен, чтобы приступить к управлению предприятиями на правах прямого наследника. Старик Кеферлоэр, изображенный в моем романе таким интриганом, никогда не оказывал Александру активного сопротивления – он лишь сомневался в его профессиональной компетенции, только и всего.
Судить об окончании истории она не может. Александр прекрасно обеспечил и ее, и другую сестру, Козиму, которая скончалась в 1991 году. Обе прожили всю свою жизнь в Парагвае, сменили фамилии и нашли свое счастье. Одним словом, они жили так счастливо, как только может мечтать человек.
Примечания
