— Пожалуйста, — сказал Зиверг. — На сегодняшний день наше ведомство интересуют гуманитарии — специалисты по иудейской истории, а также востоковеды и лингвисты. А что касается остальных, то пригодились бы все — физики, химики, биологи. А дальше надо будет смотреть их квалификацию и специализацию.
— Вам требуются востоковеды? Вы занимаетесь Тибетом?
— Вы угадали, Отто. Мне нужны специалисты по расшифровке древних сакральных текстов, поисковики-археологи и вообще аналитики, способные перевести древние знания в практическую плоскость. В подробности я посвящу вас при нашей следующей встрече, если вы не против. Давайте встретимся с вами через пару дней. Позвоните мне в пятницу, и мы договоримся о времени и месте. Я же покуда утрясу некоторые формальности и со всех сторон обмозгую ваше предложение.
— Договорились, — сказал Антон, довольный исходом разговора.
Распрощавшись с Зивергом, он зашагал по направлению к Кибитц Вег, повторяя про себя название — Фюстенвальд. Антон не сомневался, что именно в этом городке располагается штаб-квартира группы 6- Г.
Глава 8
В пятницу Антон набрал номер телефона Зиверга, но услышал вопрос секретаря:
— Представьтесь, пожалуйста, кто его спрашивает?
— Отто фон Берг, — ответил он.
— Господин Зиверг оставил для вас сообщение, — сказал секретарь. — Ему пришлось уехать на неопределенное время. Он передал, что сам отыщет вас по возвращении, а пока просит вас готовить первую информацию по оговоренным спискам.
В штабе на Антона навалилась знакомая канцелярская служба: приказы, звонки, распоряжения, переводы и тому подобное. Но другой ее стороной было то, что он получил доступ ко всем штабным бумагам, включая списки членов РОА и Движения.
В свободное от штабных дел время Антон активно принялся за работу, которую сам накликал на свою голову. Стараясь не привлекать особого внимания сотрудников, он кропотливо просматривал всевозможные кадровые списки, которые только смог отыскать в штабном архиве, и выписывал из них людей, которые соответствовали установленным требованиям.
К жизни на вилле Антон привык быстро. Здесь была деловая и теплая атмосфера, которую Фрейлих как-то назвал смесью конспирации, домашнего уюта и ожидания. Воспоминания о прошлом плавно переходили в мечты о будущем, которые, в свою очередь, переходили в разработку планов Движения, сочетаясь с постоянными переговорами с различными военными и должностными лицами.
Отпраздновали Новый год. Широко, по-русски. Водка и тосты во славу свободной от большевизма России лились рекой.
Когда наступила весна и берлинский март последним мокрым снегом засыпал дом и сад, к Власову пришел Вильфрид Карлович Штрикфельд, которого Антон хорошо запомнил как человека, вызволившего его из лагеря военнопленных.
Они встретились с Власовым и Малышкиным как старые добрые друзья и прошли в кабинет генерала. Через открытую дверь Антон хорошо слышал весь разговор.
— Я знаю, Андрей Андреевич, — сказал Штрикфельд, — что вы всегда надеялись на здравый смысл, который когда-нибудь должен победить. Но самое ужасное состоит в том, что к настоящему времени рядом с Гитлером так и не нашлось никого, кто мог бы ему противостоять.
Штрикфельд замолчал в раздумьях, и Власов нарушил молчание:
— Продолжайте, друг мой.
— Я вынужден сказать вам правду, какой бы тяжелой для всех нас она ни была. На сегодняшний день все усилия офицеров изменить политический курс Германии в пользу Русской Освободительной Армии закончились провалом.
Воцарилась долгая пауза, а потом тишину нарушил Власов:
— Они так и будут продолжать использовать мое имя только лишь в пропагандистских целях, до наступления полного краха… — задумчиво проговорил он и посмотрел на Штрикфельда.
Тот кивнул.
— Обидно… — протянул генерал не свойственным ему тихим и подавленным голосом. — Обидно хотя бы то, что, прикрываясь моим именем, с большевиками воюют советские перебежчики, но не в составе нашей Освободительной Армии, а в войсках СС, и у Сталина есть полноправная возможность клеймить их, а с ними и всех нас как обычных предателей… Обидно. Я всегда уважал германского офицера за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество. Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! Здесь то же, что и в нашей стране — моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся «унтерменши» и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш фюрер думает, что я соглашусь стать игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь…
Потом генерал громко выматерился и приказал принести водку.
— Что же мне делать? — тихо проговорил Власов, глядя в рюмку. — Что делать всем нам?
Потом он пил молча, почти не закусывая, а Штрикфельд, как мог, утешал его:
— Не надо отчаиваться. Все-таки не все еще потеряно. Генерал Гелен сказал, что хоть фюреру Власов не нужен, но он очень нужен нам всем. Он просил меня передать вам эти слова.
— Я понимаю… — говорил Власов. — Но поймите и вы меня… Я уничтожил все мосты к моей родине. Я пожертвовал своей семьей, которая сегодня в лучшем случае живет в ссылке, но скорее всего уже ликвидирована. Я необратимо стою вместе с немцами в борьбе против Сталина. Для меня лично это положение может закончиться или победой, или поражением, которое будет означать для меня смерть. Даже самому глупому немцу должно быть ясно, что мне нет отступления.
Генерал в отчаянии махнул рукой и вдруг крикнул:
— Фрейлих! Горин! Кто-нибудь! Водка кончилась.
Фрейлих ушел вместе со Штрикфельдом, и Власов остался один у себя в кабинете. Через четверть часа он вызвал к себе Антона.
— Садись, Горин, водку кушать будем, — сказал он. Они сидели вдвоем за его рабочим столом, сдвинув в кучу военные карты и штабные бумаги, и продолжали пить. Власов потреблял много, но практически не пьянел, в то время как Антон уже начал ощущать знакомое головокружение.
— Тогда, в сорок втором, мы тоже пили с тобой, Горин, на грани краха нашей армии. Вот и теперь на грани краха нашего дела мы снова пьем с тобой вместе, — с горькой ухмылкой на лице произнес Власов. — Я не понимаю, почему немцы не дают русским самим воевать против Сталина. Причина, я думаю, в том, что эгоизм убивает не только сердце, но и рассудок. Я знаю, что большая часть немецких офицеров не разделяет мнение их бесноватого фюрера о славянах-унтерменшах, но тем не менее они готовы соглашаться с ним и помалкивать в тряпочку.
— Мне кажется, нам рано отчаиваться, Андрей Андреевич, — сказал Антон. — Война, безусловно, идет к концу, но очевидно, что время еще есть, чтобы хорошо подумать и принять правильные решения.
— Хорошо, если бы ты еще знал, Горин, какие решения следует принять, — с сарказмом сказал Власов.
— Варианты возможных решений нетрудно спрогнозировать, — как можно более уверенно произнес Антон.
— Да? Так спрогнозируй же!
