Антон плеснул водки себе и генералу и как бы отрешенно, глядя на свой стакан, сказал:
— Я, конечно, не знаком со всеми тонкостями наших взаимоотношений с немцами и, конечно же, не претендую на всестороннюю оценку ситуации, которой, несомненно, Обладаете вы, Андрей Андреевич, и другие руководители Движения, но благодаря постоянной штабной деятельности у меня сложилось на этот счет свое, если хотите, стороннее, независимое мнение, коим, если вы не против, я мог бы поделиться.
— Долго умасливаешь, — отрезал Власов. — Давай по существу.
— По существу? Хорошо. Я вижу две причины, по которым было бы целесообразно кардинально изменить курс Русского Освободительного Движения.
— Изменить курс?
— Вот именно. Первая причина — скорый крах Германии. Крах, который уже ничто не остановит. Думаю, счет окончания войны пошел уже на месяцы. Ну, может быть, год, от силы полтора, и Сталин сотрет Гитлера в порошок. Безусловно, наличие РОА могло бы кардинально изменить ситуацию, но это в том случае, если бы Армия существовала не формально, а на деле и уже сейчас. Если бы уже сейчас было сформировано нужное количество дивизий, подразделения обеспечения, связи и все остальное, необходимое для регулярных военных действий. Сейчас, а не потом, когда Красная Армия подойдет к Берлину, и немцы наконец-то опомнятся и дадут нам в руки оружие. Тогда будет уже поздно. Мне кажется, это важно понять. Понять то, что даже если произойдет невозможное и Гитлер неожиданно изменит свое отношение к нам, и уже завтра с утра полным ходом начнется формирование регулярных частей, то все равно пройдет очень много времени, прежде чем они смогут реально вступить в бой. А это драгоценное время, оно уходит как вода в песок. Это вторая причина, по которой, я считаю, стоит подумать об изменении курса Движения.
— Тяжело слушать тебя, умник, — мрачно произнес Власов. — Тем более тяжело, что, может быть… может быть, ты и прав. Германия, безусловно, проиграла войну. Это я понял уже тогда, когда под Сталинградом была разбита группировка Паулюса. И не только мне было понятно, что Гитлер просчитался и его наступление захлебнется в русской зиме и российском бездорожье. Но что такое изменить курс Русского Движения? Ведь это означает не только бросить все, все наши начинания, пустить коту под хвост всю работу, которую мы делали более двух лет, но и похоронить все наши надежды на освобождение России.
— Необязательно, — ответил Антон. — Изменение курса необязательно может означать признание поражения и прекращение всей деятельности. Изменение курса может лишь означать переориентацию Движения на других союзников.
— На англо-американцев?
— Именно.
— Это я уже слышал, — отмахнулся Власов.
— И тем не менее, — сказал Антон. — Вы, безусловно, обсуждали эту идею, но, может быть, вы не затронули все возможные доводы по этому поводу? Мне же представляется очевидным тот факт, что по окончании войны Сталин, Рузвельт и Черчилль примутся делить сферы влияния в освобожденной от Гитлера Европе, а за этим неизбежно с новой силой вспыхнут противоречия между Советским Союзом и остальным миром. И снова начнется противостояние, в котором врагам Сталина обязательно понадобимся мы — миллионы русских в иммиграции, которые только и будут ждать момента, чтобы объединиться для своей борьбы. И если мы сейчас не при помощи немцев, а при помощью американцев и англичан сможем сохранить Русское Освободительное Движение как действующую организацию, то уже в скором времени ее может ожидать реальное возрождение и вторая жизнь, которая даст нам надежду на победу.
— Мир не захочет новой войны, — сказал Власов.
— Но мир не хотел и этой войны, — осторожно заметил Антон, — однако его никто не спросил. Кстати, в проведении переговоров с англо-американца-ми тоже медлить не стоит, пока еще нет четких договоренностей между союзниками. Но когда они их достигнут — англо-американцы будут скованы обязательствами и обещаниями и тогда вряд ли станут помогать нам. Но пока у нас есть еще время, чтобы отладить каналы и нащупать необходимые связи для диалога.
— Все складно, — произнес Власов и выпил водку в стакане, который все это время держал в руке. — Складно, только… — он закусил хлебом и продолжил: — только я не пойду на это, во всяком случае, сейчас, покуда еще остаются хоть какие-либо шансы на формирование РОА.
— Вы имеете в виду помощь СС?
— Да.
— Но вам не кажется, что СС может лишь использовать нас в своих, так сказать, тактических целях, но оно никогда не пойдет на то, чтобы доверить нам свободу действий в борьбе против большевизма. Ведь именно СС является выразителем националистических идей Гитлера, так же как и воплотителем их в системе концлагерей и газовых камер. В таком случае, мне думается, что если выбор стоит между СС и вермахтом, то его следует оставить в пользу германского офицерского состава, который все же является носителем прежних цивилизованных традиций и имеет мало общего с национал-социализмом.
— Оставаться толочь воду в ступе с офицерским составом, который оказался абсолютно беспомощным? Ты сам только что говорил о времени, утекающем в песок! Сколько можно ждать? До конца войны, когда фюрер и Гиммлер со своим СС одумаются и дадут нам в руки оружие? Так это опять же будет СС. Так пусть лучше это произойдет сейчас, чем в конце войны. Кроме того, я не могу обмануть надежды тысяч русских людей, которые уже поверили в меня и давно ждут только одного моего слова, чтобы встать под Андреевский флаг.
С этими словами он взял со стола стопку конвертов и потряс ею в воздухе. Антон знал, что это были письма со всей Европы от немцев и русских, «остовцев» и белогвардейских иммигрантов, адресованные генералу Власову в поддержку его Движения.
— В России меня считают предателем, и, как ни горько, но я должен примириться с этой участью. Удивительно страшно устроена жизнь: одно предательство порождает другое. Генерал Мерецков предал меня и всю мою армию. А я, получается, предал родину. Но когда-то нужно прервать цепь предательств. Остановиться сейчас, на полпути, было бы по отношению к тем, кто стоит за мной, самым настоящим предательством, так же как по отношению к тем тысячам дабендорфских курсантов и пропагандистов РОА и бойцам национальных подразделений, которые уже взялись за оружие и у которых уже нет пути назад…
Генерал вдруг опустил голову и закрыл лицо рукой. Он был в отчаянии, и он был пьян. Антон помог ему подняться со стула и проводил в спальню на второй этаж.
Не раздеваясь, Власов лег на кровать и тихо проговорил:
— Ты знаешь, Горин, я часто думаю, что Джордж Вашингтон и Вениамин Франклин в глазах Британского королевства были предателями. Но они вышли победителями в борьбе за свободу. И американцы, и весь мир чествуют их как героев. А я проиграл, и меня будут звать предателем, пока в России свобода не восторжествует над советским патриотизмом…
Он замолчал, укрылся пледом и, отвернувшись к стене, уснул.
Вернувшись к себе, Антон отметил, что, выполняя поручение Эльзы и Шторера, он сам верил в то, что говорил. Он был искренен в своих мыслях, так же как был искренен в своих суждениях Андрей Андреевич Власов.
На следующий день Антон позвонил Эльзе и сразу же услышал ее твердый голос:
— Оберштурмбаннфюрер Вайкслер.
— Добрый день, госпожа Вайкслер, — сказал Антон. — Это я, Отто. Я сейчас в Берлине и…
— А, здравствуйте, господин Берг, — перебила она его. — Что вы привезли на этот раз? Французскую косметику или продукты?
— Я?..
— Ладно, давайте встретимся сегодня перед входом в ресторанчик «Бавария». Это на Фридрихштрассе. В пятнадцать тридцать, вас устроит? — быстро спросила она.
— Как вам будет угодно, — ответил Антон, но Эльза уже положила трубку.
Они встретились на улице в назначенное время. Антон не сразу обратил внимание на миловидную модно одетую девушку, вышедшую из подземки, в толпе других людей. Антон не узнал ее и сразу же сказал ей об этом.
