переводчика.
В здании их провели через множество постов и пригласили в кабинет рейхсфюрера. Кроме него самого там находились доктор Крэгер и группенфюрер СС Бергер. При появлении гостей Гиммлер, как и другие, встал с кресла и, блеснув очками, на несколько секунд замер на месте. Он внимательно посмотрел на Власова, который вместо привычного «Хайль!» произнес глубоким голосом мирное «Здравствуйте, господин министр!». Высокий рост генерала и его глубокий бас явно сразу же поразили рейхсфюрера. Он предложил ему сесть в кресло и произнес:
— Господин генерал. Я должен честно признаться, что глубоко сожалею, что эта встреча произошла только теперь. Но я уверен, что еще не поздно. Те решения, к которым мы должны здесь прийти, требуют известного времени для созревания… Было совершено много ошибок, и я знаю все ошибки, которые касаются вас. Поэтому сегодня я хочу говорить с вами с бесстрашной откровенностью…
Антон старался переводить быстро и четко. Власов слушал с каменным лицом, на котором не отражалось ни единой эмоции. Когда Гиммлер закончил, генерал сделал неспешную паузу и спокойно начал говорить:
— Господин министр! Благодарю вас за приглашение. Верьте, я счастлив, что наконец-то мне удалось встретиться с одним из настоящих вождей Германии и изложить ему свои мысли… Вы, господин министр, сегодня самый сильный человек в правительстве Третьего рейха, я же… генерал Власов, первый генерал, который в этой войне на боевых полях России разбил германскую армию под Москвой. Разве это не перст судьбы, который привел к нашей встрече?
Власов рисковал, произнося подобные дерзкие речи, и Антон понимал, что он делает это намеренно. Дальше генерал говорил еще более надменно:
— Прежде чем изложить вам, господин министр, свою программу, я должен подчеркнуть следующее: я ненавижу ту систему, которая сделала из меня большого человека. Но это не мешает мне гордиться тем, что я — русский. Я — сын простого крестьянина. Поэтому я и умею любить свою родину, свою землю, так же, как ее любит сын немецкого крестьянина. Я верю в то, что вы, господин министр, действительно готовы в кратчайшее время прийти к нам на помощь… Но я должен подчеркнуть, что вы должны вести с нами работу на принципе полного равенства…
Гиммлер кивнул в знак согласия, а Власов, гордо подняв голову, продолжил:
— К сожалению, господин министр, на нашем пути все еще находится много препятствий, которые мы должны расчистить. Меня глубоко поразила и оскорбила ваша брошюра «Унтерменш». Я буду счастлив услышать лично от вас, что вы сейчас об этой брошюре думаете.
Антон перевел эти слова и подумал, что после них они все могут выйти из этого кабинета под конвоем. Он видел краем глаза, как переглянулись между собой Крэгер и Д'Алькен. Но Гиммлер сдержался и спокойно ответил:
— Вы правы. Нам нужно расчистить и этот вопрос. Он относится к прошлому, ко времени, когда было много непонимания и недоразумений, которые и привели к разным воззрениям и суждениям. Брошюра, о которой вы мне напомнили, относилась исключительно к «большевистскому человеку», продукту системы, тому, кто угрожает Германии тем же, что он сделал на вашей родине. В каждом народе есть «унтерменши». Разница лежит в том, что в России «унтерменши» держат власть в своих руках, в то время как в Германии я посадил их под замок и засовы. Вашей первой задачей является провести ту же акцию и у вас в отечестве. Ну, а теперь мой черед задать прямой вопрос, господин генерал: действительно ли русский народ и сейчас поддержит вас в попытке свергнуть политическую систему и признает ли он вас как своего вождя?
— Я могу честно в обоих случаях сказать «да», — не задумываясь, ответил Власов. — При условии, что вами будут выполнены известные обстоятельства. Вы вторглись в пределы моей родины под предлогом самозащиты от нашего удара в спину. Это не совсем отвечает истине. Правда Сталин замышлял в сорок первом году напасть на Германию, но он не чувствовал себя достаточно сильным и подготовленным к этому. Уже давно он разрабатывал план напасть в начале сорок второго года на южную часть Европы. Главный удар был бы направлен на Румынию, Болгарию, Грецию и Дарданеллы… Сталин раздумывал. Он боялся войны. Он надеялся распространить коммунизм по южной Европе без нападения на Германию… Поэтому он надеялся без «большой крови» захватить ключевые позиции, с которых произвести нажим на Германию и этим парализовать ее стремление к нападению. Поэтому мы и сконцентрировали столько ударных армий на юге России. Я должен признаться, что ваш неожиданный удар удался и застиг нас врасплох, в стадии приготовления и формирования. Этим и объясняются ваши первые молниеносные успехи… Я не могу удержаться, чтобы не похвалить ваши военные действия, ваших солдат, хотя уже в самом начале нам было ясно, что вы не выиграете войну по той стратегии и тактике, с которой вы ее вели… Я знаю, господин министр, что вам известно мое мнение и поэтому вы меня так упорно отстраняли.
Власов говорил, продолжая упиваться своей властью, минутной властью пленного русского генерала над вторым лицом в Германии, понимая, что настал тот момент, когда Гиммлер будет вынужден выслушать самые нелицеприятные и даже оскорбительные слова в свой адрес. Генерал явно рисковал, желая дать понять своему собеседнику, что он совсем не «унтерменш», а равноправный партнер и сильный человек, с которым должно считаться. Но наконец-то Власов перешел к непосредственному предмету разговора.
— Господин министр! Я знаю, что еще сегодня я смогу покончить войну против Сталина… Если бы я располагал ударной армией, состоявшей из граждан моего отечества, я дошел бы до Москвы и тогда закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами, которые сейчас борются на другой стороне. Вы думаете, что такой человек, как, например, маршал Рокоссовский, забыл про зубы, которые ему выбили в тюрьме на допросе? Это мои боевые товарищи, сыны моей родины, они знают, что здесь происходило и происходит и не верят в честность немецких обещаний, но если появится настоящая Русская Освободительная Армия, носительница национальной, свободной идеи — массы русского народа, за исключением негодяев, массы, которые в своем сердце антикоммунисты, поверят, что час освобождения настал и что на пути к свободе стоят только Сталин и его клика… Господин министр, вы должны мне верить в том, что я имею достаточно авторитета, чтобы командовать освободительной армией и поднять на ноги народ России. Я — не какой-нибудь маленький человечек. Я не перебежал к вам из-за шкурного вопроса, как многие другие, которых никто на моей родине не знает, или те, которые ищут пищи своему честолюбию. Я попал в плен потому, что не было другого выхода. Не физического выхода, а потому, что в дни моего раздумья в Волховском «мешке» я начал понимать многое, что делалось в России. Именно благодаря этому пониманию у меня созрело решение принять предложение немцев включиться в общую работу, несмотря на опасность стать «изменником родины»… Я никогда не думал, господин министр, что мне придется так долго ждать встречи, которая произошла сегодня… Однако придерживаюсь взгляда, что только в сотрудничестве с Германией мы найдем путь к освобождению России. Возможно, что сама судьба ускорила это свидание. Господин министр, я — не нищий. Я не пришел к вам сюда с пустыми руками. Поверьте, что в спасении и освобождении моей родины лежит и спасение Германии!
Гиммлер спокойно слушал Власова, и было видно, что генерал производит на него все большее впечатление.
После основного обращения Власова разговор вошел в более спокойное и деловое русло. Собеседники перешли к непосредственному обсуждению условий для создания Русской Освободительной Армии. Власов ратовал за то, чтобы под его командование перевели все многочисленные русские добровольческие батальоны, воюющие «неизвестно за что» на Западном фронте. Кроме того, он настаивал на том, чтобы из миллионов находившихся в Германии бывших советских граждан ему позволили бы сформировать действующую армию, численностью не менее миллиона человек. Рейсфюрер высказал на этот счет опасение, что в таком случае многие захотят встать с оружием в руках под знамя Власова, в результате чего останется много пустых рабочих мест на заводах, где бывшие российские граждане работают на оборону Германии. Но Власов логично ответил на это:
— Если мои соотечественники будут знать, что они работают не для чужой страны и чужих стремлений, никакого саботажа не будет. Если мы рассеем их сомнения насчет честности намерения Германии освободить их родину, они будут работать больше, лучше, жертвенно. Кроме того, наша победа над Сталиным лежит не в одном формировании Освободительной Армии, а и в создании единого политического центра, который будет иметь право обнародовать программу нового строя на родине.
— Я предполагаю, что вы одновременно будете и главой этого центра… — соглашаясь, сказал Гиммлер.
