— Зато Иссакыч, а не Исаакыч.
— Выпендриваешься.
— Ничего подобного. Просто поддерживаю традиционный юмор Шутник я. Опять же, приветствую, когда и Барсакычем кличут. Радуюсь.
— Ладно, Барсакыч, это все увертюра. Дело есть.
— Излагай. Сейчас, наверное, и пойдет конфиденсия?
— Нужно помочь.
— Всегда готов. Где лежит?
— Не дури. Я серьезно. Надо мальчика одного отмазать от армии.
— Это сложнее. Это лучше не ко мне.
— А ты что? Неграмотный? Ну, если надо, Иссакыч.
— Во-первых, я не умею, а, во-вторых, элементарно боюсь. Потом еще скажут, что жиды подрывают мощь державы и силу армии. Обобщат, как это у нас любят, да и найдут всемирный масонский заговор сионистов… ну и так далее.
— Да перестань, Борь.
— Нет, нет, старик. Робею. Не умом робею, а, как говорится, поротой задницей.
— Так надо по умному. Я буду много брать на себя. Ты только положи.
— Легко сказать. А он не еврей, часом? Если еврей, тогда обращайся к кому-нибудь еще.
— Я не знаю. Не задавался таким вопросом.
— Ну, ты истинный интернационалист. Личность выше нации. Но ведь, если еще и еврей положит еврея, представляешь, какая подставка.
— Да, что ты зациклился на этой ерунде? Какая разница? Еврей не еврей. Кому это интересно?
— Я ж тебе говорю, что робею не головкой, а поротой жопкой. И всей своей генетической памятью. В то время как другие дети, наш Моня читал книг. Понял?
— Ладно хреновину пороть. Ты ж должен понимать нынешнюю ситуацию. Если ты настоящий русский врач. Каждому, кто не хочет нынче служить в армии, мы должны помогать. Это наш врачебный долг, долг гуманистов, черт возьми. Прости за высокопарный штиль. Если государство, общество, армия не могут обеспечить во время мирной службы безопасность наших детей, то мы и должны помогать им. Детям. Даже, если они не наши. Не война же. Пусть в армию идут только те, кто хочет. И пусть им платят за это. Контракт заключают. А этот мальчик пусть учится, работает — пусть живет как хочет.
— В принципе, я согласен. С этим согласен. Но какой бы Закон не был дурным, нарушать его плохо. Править бал должен Закон. И мы должны способствовать Закону.
— Банальщину несешь. Ну, правильно. Но лишь тогда, когда вся страна живет по Закону, а не по плохим или хорошим персонам над нами.
— Ну, хорошо. Мы пойдем на то, чтобы стать плохими и нарушим Закон. Но я против… Вернее боюсь.
— Да освободись ты от своего рабства и страха, страха иудейского. Мы ж вольные люди.
— Люди вольные, да страна пока еще не свободная. Тюрьма, как и Царствие Божие, внутри нас. Когда мальчик-то придет?
— Как скажешь. С чем положим?
— Давай, сделаем обострение язвы, кровотечение, а там посмотрим. Сначала положим. Он где живет?
— Рядышком. Через дорогу от больницы.
— Ну, так научи, что сказать, как вести себя и пусть вызовут Скорую. Они ж, заведомо, к нам привезут. А уж мы здесь подготовимся. Фамилия его?
— Волков. Лет ему восемнадцать. Студент института…
— Привет! Зачем, тогда вся эта бодяга, если он студент?
— Хвостов много. Могут отчислить и времени на всякую суету, хождению по инстанциям, пересдачам не будет, не дадут. Раз — и замели в ряды.
— А кто он тебе?
— Да почти никто. Я ж тебе говорил про долг русского врача. Так и живу.
— Ладно. Я договорюсь с гастроскопией, ты с лабораторией. Ты всюду вхож, тебя все любят, а я локально любим, лишь теми, кто непосредственно с хирургией связан.
— Все придуриваешься. Смирение паче гордости.
— А вот и нет. Просто, знаю свое место. Книг, книг читал Моня.
— Слишком много Моня читал. На жизнь надо смотреть и нюхать ее всем нутром, а не только своим большим носом.
— Коля, найди у мальчика язву, прикрытую сгустком. Кровотечение то ли приостановилось, то ли еще подтекает маленько.
— Хорошо, Барсакыч. Там что? Армия?
— И армия. А пока сессия. Хвосты. И напишешь все, как надо.
— Ну. Не пальцем сделан. Все путем напишу. Только, чтоб не платили, Борис Иссакыч.
— Об этом и речи не было. А чего это ты вдруг предупреждаешь?
— Когда липа — я денег не беру. Тогда взятка за липу. Если, правда болезнь, тогда не откажусь. Если, кто захочет дать.
— Сообразительный. Да. А в этом случае лучше без денег. Вольнее себя чувствуешь. Вольготнее и смелее. Я бы даже сказал — честнее.
— Это ты прав. Молодец.
— Только, от армии, Барсакыч, язва не отмажет. Лишь для института. А язву начнут перепроверять в разных местах. Черт их знает.
— Ну, тогда придумай, что надо.
— Надо сердце. Или голову. Говорите с терапевтом или невропатологом. А он вам кто?
— Да никто. Просили. Наши же врачи. Не хочет если парень в армию, то ему туда и не надо. Пусть делают контрактную для тех, кто сам хочет. Нет?
— Точно. Там без войны парни гибнут.
— Вот именно.
— Сделаем, Барсакыч. Договорились.
— Паша, у нас парень лежит с язвенным кровотечением. Надо найти у него сердечную патологию.
— Цель? Институт? Армия? Я чего спрашиваю — что нужно, к чему вести.
— Сам решай. Я ж грубый хирург, ремесленник. Делаю операции по заказу. Находят язву — оперирую, пузырь с гноем и камнями — выкидываю. Сапожник: Сделать набойку? — Извольте.
— Любим прибедняться. За сорок лет, небось, научился и понимать.
— Медицина, ты же знаешь, понимает мало — делает много.
— Что-то и понимаем.
— Делаем больше.
— Так что надо?
— Придумай сердечную болезнь для отмазки. Тебе ж видней. Покумекай.
— Ладно. Пришли завтра на ультразвук. Пошарим по сердцу. Чего-нибудь найдем. Совсем здоровых нет.
— Вот именно. Кто-то ведь сказал, если Бога и нет, то его следовало бы выдумать.
— Это слишком высоко. Мы ближе — в сердце искать будем, не в высоком мышлении. То философия, душа, вера, — а то земля, тело, сердце. Как фамилия?
— Волков. Завтра с утра. К десяти.
— Все. Спасибо, Паша.
— Барсакыч, а он вам кто? Свой?
— Да нет. Просили. Наши доктора. А через меня, как через старшего, мол, самый уважаемый… м-м, наверное, в липовых делах. А? А уж взялся, так уж и хожу.
— Барсакыч, к телефону, к местному.
