ударившего, стрельнувшего…, а уж потом к пострадавшему. Желание поймать виновника, прежде понимания в необходимости помочь. Это и есть, что у нас важнее «кто виноват», чем «что делать». Потому и спросил, прежде всего, о сознании. Не сотрясение ли? Надо ли что-то делать? Вот главный вопрос. Да вижу — ничего страшного. Обычные ваши дурацкие детские драки. Или влез куда-то, где и без тебя бы обошлись? Я тоже был в твоем возрасте…
— И все-то ты знаешь, все тебе ясно. — Мальчик иронически и горько усмехнулся.
— Так терял сознание?
— Да нет, конечно. Получил свое и к стороне.
— Не тошнит? Рвоты не было?
— Ну ладно. Замени медицинские свои заботы родительскими.
— И то. Пойдем, я отмою тебе морду твою.
— Я и сам могу. Посмотри в шкафу какую-нибудь другую рубашку, и почисть, пожалуйста, штаны пока я буду отмываться. А то скоро мама придет — то-то визгу будет.
— Верно. Хорошо, что мамы нет. Она бы перепугалась до смерти. Иди… А ну-ка, покажи зубы? Нет. Мне показалось, что и зуб вышибли.
— По зубам били, но они оказались крепче.
На губах, хоть и припухших, все равно была заметна змеившаяся ироническая ухмылка. К чему или к кому относилась его ирония было непонятно. Может, к ситуации?
Мытье не очень привело его к виду удобному для маминого огляда. Фингал оставался, губы распухшие. Только кровь смыта, да рубашка чистая на нем и брюки приличные.
Я очищал щеткой запачканные штаны и старался не смотреть в сторону, на не больно-то презентабельно выглядевшего, сына. Видно все ж хотелось спросить, да строил из себя отца-супермена. Мол, драка дело житейское и не минует ни одного юнца.
И все ж взглянул. Остановил свой взгляд и притормозил свои санитарно-гигиенические действия. Я прикидывал, что бы такое спросить мужское, не сентиментальное и слюнявое. Все это все равно будет, когда придет мама.
— Тебе ж надо фотографироваться для паспорта. Давно пора получить его. Скоро семнадцать, а ты все еще не получил его.
— А на черта он мне нужен?
— Глупости не говори. Ты даже в институт не поступишь.
— Паспорт нужен только полиции.
— Начитался, наслушался. В нашей стране такие законы, значит надо соблюдать правила игры, принятые здесь. А как ты теперь с эдакой мордой запечатлеешься на паспорт?
— А вот я нарочно сейчас пойду запечатлеваться. Пусть и буду такой на всю жизнь.
— Все игры. Ты уже не маленький. Документ будет у тебя на всю жизнь, тут и семейное положение и место жительства и… черт его знает, что еще будут тут у нас отмечать.
— Группу крови.
— Вот именно.
— А какое имеет значение, что морда моя будет на паспорте кривая?
— Губы толстые. Еще скажут, что из Африки.
— А я и есть почти из Африки. Из Палестины.
— Ты также оттуда, как я с Марса.
— А гены! Гены мои откуда?
— Да ладно гены! Ты посмотри на свое славянское обличье.
— А как мое обличье будет сочетаться с национальностью?
— Что с национальностью? А кто ты по национальности?
— Вестимо, еврей.
— Ты такой же еврей, как я китаец.
— А в паспорте будет написано — ев рей! И все тут.
— Ты волен выбирать.
— Я и выбрал. Еврей.
— А зачем тебе это? Во-первых, интеллигентные люди никогда не смотрят, что написано в этих бумажках. Будь там у тебя нарисовано чукча, эфиоп, еврей, русский. Нормальные люди смотрят, что ты стоишь как личность.
— Опять пошел занудствовать. Все это я знаю, проходил.
— Совсем нет. Ты и не еврей, по еврейским законам. Национальность у евреев определяется по матери. Отец не достоверен.
— Это ваши проблемы. А я Борисович.
— Вестимо, Не Борис. Такое у евреев быть не может.
— То есть? А ты?
— У евреев невозможно назвать именем живого отца. Только по близкому умершему родственнику. А назвать тебя именем живущего отца, значит накликивать смерть на него.
— Как говорил дедушка: если б я вчера умер, так бы этого никогда и не знал.
— Не в этом дело. Это к слову…Ты ж видишь ситуацию в стране. Зачем тебе лишние приключения? Поступи, хоть нормально в институт. Потом уж будешь выпендриваться, сколько твоей душе угодно. Получи образование сначала.
— Сначала поступи в институт, потом устройся на работу. Это ж вечно.
— Ну и что? Ну, кто смотрит на это, кроме всякого рода фашистов, расистов, всяких ищущих чужих да врагов. Настоящий человек чужд этому. Но сейчас, надеюсь временно, у нас здесь такие правила игры.
— Опять эти дурацкие правила игры! Да не хочу я играть в ваши игры! Сами играйте! Доигрались! Ты думаешь, чего мне сегодня морду начистили? Митинг разгоняли, а я рядом оказался. Били всех! А кричали про жидов, про сионистов! Внешность славянская! Да их научили: что бить надо евреев. Внешность славянская! Пока вы выдумываете ваши правила игры, вас, нас, меня без всяких правил поубивают. Вы все хотите, что-то наиграть себе. Вас бьют, давят, не пущают, выгоняют — вы все правила игры строите. А потом ты мне говоришь, что играю я, когда речь идет о каком-то ублюдочном паспорте! Ты понимаешь! Они меня били, только за то, что им показалось, что я еврей! Да ничего не показалась. Научены так! Понимаешь, на-у-че-ны! Я же, тоже, дурак, действительно, думал, что не похож. Какое это имеет значение! Я не хочу играть с вами! Я хочу, чтоб меня записали так, чтоб били по закону, по вашим правилам!..
Гаврик кричал, бился. Я пытался его обнять, успокаивал. Тот отбивался. Что-то кричал, что уже и не разобрать…
Но тут мы услышали, как открывается дверь.
— Все, все, мой мальчик, все. Успокойся. Делай, как хочешь. Тише, мама пришла. Не волнуй ее. Спрячь поначалу свой фингал. Пусть сначала увидит, что ты здоров и нормален. Иди, умойся. Умойся еще раз.
— Здравствуйте. Все мужское население дома на месте. Прекрасно.
Вишневый сад
Обычная еженедельная конференция заведующих отделений. Как всегда главный врач за что-то выговаривал всем нам, учил жить, негодовал. И так, по привычной обязанности, вот уже более двух десятков лет в этом зале он говорил, а я внимал. За это время многие заведующие поменялись — кто умер, кто уехал. Лучше не скажешь, чем это сумел поэт: «Иных уж нет, а те далече» Ох, далече! Раньше было одно «далече», нынче же оно совсем иное — это «далече». Да и нас, оставшихся, видно, скоро долечат.
Я заранее, вроде бы, знал, что и о чем будет говориться — все как всегда — и потому скучающе разглядывал происходящее за окном. Подъезжают машины, выходят люди — родственники больных и сами больные. Какие-то ремонтные работы. Ну, конечно же: да здравствует советский народ вечный строитель
