оглядываться.
Слава Богу! Есть еще женская душа более доступная простым символам естества, с большей легкостью отбрасывающая эфемерные целеустремленности, женская душа охранительница человечности, а потому все больше и чаще, особенно в ранней юности, оказывающаяся лидером. К сожалению, чаще в юности только.
Остановился следом и Гаврик.
— Ты чего?
— Слышишь? Где это поют?
— Где-то рядом. Пошли.
— Подожди. Хорошо поет. Да, подожди.
— Чего ждать-то? Пойдем. Кирка ждет.
— Да, постой! Никуда не денется… Обобьется твой Кирилл…
Женщина повела друга на звук песни. И вот оно! Еще каких-то два года назад была немыслима такая сцена, невозможны такие слова. А сегодня подобные куплеты общее место и на крамольные тексты дети внимание не обратили. Но голос… манера…
Уставившись в стену дома, почти вплотную к ней, нарочито и решительно отвернувшись от улицы, от людей, от всего мира, упершись всем своим существованием в глухую стену без окон, стоял парень, годков, так около двадцати, и категорически, наступательно, а как нынче пишут в газетах, — по юношески «бескомпромиссно», отрывал от гитары и голоса звуки, слова, мысли, и швырял в препятствие перед собой. И от стены отскакивало в толпу, собравшуюся за его спиной. Он знать толпу не хотел, ему плевать на реакцию толпы, он был в оппозиции к толпе. На земле, за спиной певца лежала шапка и собравшиеся, молча, будто извиняясь, будто виноваты за Бог знает какие прегрешения всех их, нас, подходили и клали деньги. Не кидали — клали, нагибались и клали. Ему певцу до этого дела нет. Он пел стене, миру. А вы, если хотите, пользуйтесь подарком стены, — всем своим видом говорила толпе его спина.
Остановились и наши друзья. И вновь нет цели. Открылись глаза и уши. Восстановлена связь с миром.
Парень допел. Повернулся и, по-прежнему, не глядя на слушателей и зрителей, поднял шапку, сгреб, что в ней было, сунул в карман и, продолжая показно пренебрегать обществом, крупно, пожалуй, даже гневно, зашагал прочь, закинув гитару на шнурке за спину, а кепку надвинув на лоб по самые брови.
Шура восхищенно провожала глазами уходящую реальность, то не мираж, пока еще общих с Гавриком, целей. Так и могла пойти за ним следом, словно лемминг в толпе себе подобных, за чаровавшим толпу грызунов, музыкантом. Так порой в молодости и уходят. Но то ли век наш шибко прагматичен, то ли Шура не достаточно романтична, или парень не допел до ее нутряных, способных ответить, струн; но она быстро отошла от прельстительных чар пристенного Ланселота и медленно двинулась по изначальному маршруту. Однако с Гавриком еще не разговаривала. Молча пошла, а он, видно, брюхом почувствовав сложность и опасность момента, тоже двинулся за ней, не открывая рта для пустых звуков. То, что нашло, должно пройти само. Время само все расставит. Главное, не обогнать время.
Недолгое время понадобилось. У них времени впереди еще много, но в юности его почему-то торопят, и катится оно медленно… У зрелых да старых времени остается все меньше и меньше, каждое событие более цепко застревает своей следовой реакцией. Дети торопят — время катится медленно. Старики задерживают, но несется время так, что оторопь берет.
Кирилл их встретил справедливыми упреками.
— Сказали, через десять минут, а сами…
— Нам мужик попался. Недалеко от тебя. Хорошо…
— Да, что там хорошо!.. — ажитировано перебила Шура. — Знаешь! Парень! Так стоит! Ни на кого не глядит! Бьет по гитаре, в стену, в стену… До нас и дела нет… Поет! Смелый такой! Ну!
— Ладно вам! Мужик поет. Ну, пошли? Мне дома наговорили: чтоб не забыли про весну, про занятия и экзамены…
— А я удрал. Мои не успели.
Ребята дружно посмеялись над бедами родителей и тронулись к следующей цели.
Шура шла чуть впереди, а следом оба верных её шлейфоносца. Ох, это прекрасное юношеское девичье лидерство. Она ими командует, помыкает, клички дает, да и жизненные их концепции создает порой. Чаще девичье влияние на юношей положительно и действует облагораживающе. Точнее, наверное, девичье влияние катализатор существования и усиливает требования среды, так сказать, обитания. Дворовая девчонка усиливает влияние двора. В подростках интеллигентной компании, присущие окружению качества тоже стимулируются вначале девочками. Так было, что интеллигентные девочки своим стремлением к раздумью, даже порой поверхностным, показным, вычитанным из книжек, а то и неискренним, все ж понуждают своих шлейфоносцев к чтению, музыке, искусству. В конце концов, все равно, проявится тот генетический рисунок, что был в неизвестных недрах записан природой или Господом Богом.
Пошли дальше. Вскоре между ними разгорелся спор о преимуществе той или иной системы «тачек», как они свысока и по домашнему называли компьютеры. Тут уж все три участника проявили завидную и равную эрудицию, да такой при этом подняли ор, что непосвященный прохожий мог бы заподозрить ссору, предвещающую бой. Да и не понял бы сверстник автора половины тех слов, что разлетались в стороны от буйно дискутирующих. То были не только новые термины, но и новый жаргон и новое отношение к обсуждаемому неживому предмету. Впрочем, для спорящих, похоже, «тачки» были существами вполне одушевленными. Когда они называли компьютерные языки и еще какие-то, по-видимому, достаточно приличные слова, не жаргонные, но из их новой грамотности, новой рождающейся культуры, — неуч современного уровня, разумеется, мог принять эти звуки и за эдакий мат новояза нынешней странной молодежи.
Спор остановил их, якобы целенаправленное продвижение по улице. А спор их, в свою очередь, остановлен был толпой, втекающей в улицу из соседней.
Не знаю, нужно ли называть организованное движение толпой? Шли колонной, шли в определённом направлении, несли лозунги — строго говоря, то была не толпа, то была демонстрация. Собственно, многое зависит от лиц, составляющее эдакое людское скопление. Иной раз взглянешь на лица, на мимику их, отношение к соседям, жесты… — толпа. Толпа! да и страшная… А иной раз все не так. И лица, и улыбки, старание не очень помешать соседу, держаться подальше от впереди идущего, чтоб не часто наступать на ноги передних… И нет чувства опасности при взгляде на скопище людей. Впрочем, может, все и не так. Это просто ощущения автора.
Демонстранты шли по середине улицы. Лозунги были привычные: и о шестой статье, и о репрессиях, и о президенте, и о демократии и о будущем вообще. И все ж, единодушие в лицах, однонастроенность, возбужденность давали основания человеку, не захваченному общей эмоцией, заполняющей воздух вокруг, назвать это собрание людей, толпой. Какие бы благородные чувства не владели, но одновременно, столь явное единодушное стремление к одной цели, на первое определяющее место зачастую выводит качества толпы.
Толпа, которая подхватывает, вбирает в себя, увлекает, проявляет ту божественную силу, что истинного Бога оставляет в небрежении, и следом, естественно, стирает личные черты каждого составляющего. Даже, если эта толпа во славу Бога, все равно, возникает опасность бесовства.
Все-таки, уникум, в конечном итоге, продуктивнее толпы. Божественно-бесовская сила толпы легко воздействовала на открытые всем ветрам души наших юношей и с помощью любопытства всосала их в общий строй, включив и в коллективный настрой. Они охотно и весело присоединились и пошли в объединившимся людском потоке.
В колонне было около пятисот человек. По масштабам города — ничтожное количество. Радостно шумя, толпа довольно быстро продвинулась до конца улицы, где наткнулась на цепь людей в форме с прозрачными щитами и зачехленными палками. Давно не знаемое нами возбуждение. Это не привычный ликующий шум нудной обязательной демонстрации нечто неведомого и нетрогающего души. Шлемы на головах, палки, щиты рождали у стороннего наблюдателя неясные средневековые воспоминания, вынырнувшие невесть из каких глубин генетической памяти.
Опасны средневековые чувства всех участников, а не чьи-то воспоминания.
