Захлебываясь километрами асфальта, автомобиль все быстрее приближался к городу, по холмам которого, как ослушники божьи, зигзагами спускались к порту покрытые тайнами и грехами улицы...
– ...Со мной что-то постоянно происходит... и я не понимаю... Я чувствую, что я в каком-то водовороте... Что обречена... – уже вовсе не играя, говорила Аглая.
Почти прикасаясь боками к россыпям арбузов, машина пробиралась по кишащим пестротой, убогостью и бурей торговых страстей улочкам.
– Ты... Почему ты... – шептала Аглая растерянно. – Я тебя совсем не знаю...
Вульф спешил. В роскошном, устланном страданьями кабинете, его ждал Старик.
Аглая с каким-то ей самой непонятным смыслом стряхивала пепел в аккуратную пирамидку и наблюдала, как в его белесых полешках тают красные точки.
«Осталось только посыпать голову этим пеплом, как... – подумала Аглая. – Господи, кто же это пеплом голову-то себе посыпал?! Праведник какой-то... Или грешник? Или не посыпал, а сидел на пепле?.. В голове сплошной балаган, прямо Шук Пишпешим[2] какой-то!» – рассердилась она на себя, и тут же вспомнила библейский рассказ про Иону-Пророка, понесшего наказание за непослушание.
Она бросила ворошить эту ветхозаветную тему как только вспомнила... прописную истину –
Она не будет больше сопротивляться своему чувству. Оно – даровано. И будь что будет!
Ласки гиены
Старик, казалось, спал. Его костлявая голова с вытянутыми перламутровыми раковинами ушей была низко опущена.
Вошел Вульф, осторожно. Подошел к Старику, поправил плед на его ногах, заглянул в задушенные болью зрачки.
– Вульф, – прохрипел старик. – Ты узнал ее?
– Да, – ответил племянник. – Да, у профессора Джорджа Барра она описана. Это она.
Старик шелохнул восковой рукою. Жест был отрицательный. Вульф удивленно посмотрел на дядю, не понимая значения жеста: он, Вульф, практически никогда не ошибался в оценке раритетов. И дядя – тоже. С чем он не согласен?
– Я уверен, – сказал Вульф мягко, с тревогой глядя на Старика.
– Это она... Мы не должны... больше...
Старик захлебнулся в хрипе.
Запертые в замкнутом кругу старинных часов хищницы-цифры взмахнули острыми крыльями.
Вульф схватил колокольчик с самшитовой ручкой и сильно тряханул им. Дверь мгновенно раскрылась и на полных ножках, вырезанных искусной рукой природы, к мужчинам засеменило дивное чудо – маленькая служанка с широко распахнутыми узкими глазами. Это чудо белыми лепестками ручек быстро повернуло тяжелое инвалидное кресло и покатило его осторожно и быстро в спальню.
...Спину Вульфа неприятно скребла пустота. Он взял со стола гравюру, доставшуюся ему вчера, лупу, сел напротив окна, в котором тихо дрейфовала беспарусная золотая ладья солнечного света, и снова принялся рассматривать средневековую матрицу.
...Будто боясь обжечься...
Он смотрел на штихельные борозды, игольные ниточки – на чуть грубоватый многофигурный рисунок.
Вульф тщательно протер лупу и вновь навел ее на гравюру.
Лупа снова обернулась к толпе.
– Замечательная работа!
Стеклянный глаз лупы переместился к веревочным узлам на щиколотках ведьмы.
– Какая работа!
– О, Господи!
Вульф отложил подарок полоумной старухи и закрыл глаза.
Гравюра продолжала смотреть ему в душу. И – пытать.
– Ты узнал ее? – вопрошал тихий далекий колокольно звучащий голос.
– Да, это она, – упрямо кивнул молодой немецкий аристократ. – Я проверил. Гравюра подлинна.
Правую ногу свела судорога.
– Ты узнал ее? – спросила заботливо Боль.
– Я не видел ее лица...
Боль всосалась пиявкой в мозг.
– Ты понял, что это – она?
– Она не похожа, – прошептал Вульф.
Боль усмехнулась.
– Это неважно. Ты понял, что это она?
– Я не могу в это верить.
Ржавыми щипцами сжало голени. Железная пасть их все выше и выше закусывала ноги, пробираясь к паху.
– Посмотри! – приказала Боль и ушла.
Вульф опустил глаза на гравюру.
В ворохе хвороста, привязанная, беспомощная, нежная – стояла она.
Очень похожая на мюнхенскую незнакомку.
И на Аглаю сегодняшнюю – теплую, заснувшую у него на руках женщину, которую он как драгоценность опустил на скользкий атлас покрывала...
В золоте глаз гнездилась мука.
И – как мог художник передать это!? – сияла любовь.
Из-под рваной холщовой рубашки выглядывала маленькая грудь, на которой чернела косая рана. Светлые длинные волосы были спутаны, и ветерок относил их от изнуренного безнадежностью лица.
Вульф сглотнул слюну, выпрямился.
Зазубренный серп резанул поясницу. Сквозь черноту в глазах приплыл вопрос:
– Ты узнал ее?
– Да... Узнал.
Боль дважды резко воткнула грязные резцы в сердце и отступила.
...Два часа Вульф ходил по улицам Яффо, загаженным ореховой скорлупой мелких дрязг и недобрыми
