сознание на каком-то этапе отторгает его. И тогда соборному сознанию приходится долго и мучительно дорастать до возможности принять в себя эту могучую частицу истины, которой оно когда-то не придало значения или даже пыталось загасить.
Ложно направленное осуществление может, разумеется, привести судьбу личности к крушению. Это происходит гораздо чаще, чем ошибки церкви в целом. Но мы сейчас говорим именно о соборном сознании.
В осуществление себя входит умение постоять за своё дело изо всех сил – вплоть до риска всеобщего неприятия, до риска физической гибели. Но риск потерять духовные ориентиры ещё серьёзнее: он может обессмыслить всякое дело. Без ориентации на Высшее самоосуществление становится чем-то вроде биологического инстинкта. Он может со временем всё-таки вывести наверх, но может и завести в ловушку, искусно рассчитанную на использование этого слепого инстинкта. Да и ориентация на Высшее, использующая исключительно собственный религиозный опыт (его всегда слишком мало), может грозить неожиданным тупиком.
Получается, что и церкви нужна творческая личность с её осуществляемым призванием, и личности в её главном деле нужна церковь с её надёжными ориентирами.
И эта взаимная потребность неотъемлема от соборного сознания.
Может быть, соборное сознание – это разгадка и осуществление некоего прообраза церкви?
Сказка про Чудолепа
Ходил-бродил по свету странствующий художник. Художником его, правда, никто не называл. Рисовал он прекрасно, но куда больше любил делать разные фигурки: зверей, людей и таких чудей, каких и представить себе никто не мог, пока Чудолеп их не сотворит. Такое прозвище у него было: Чудолеп.
А по белу свету он бродил, потому что искал всякие необычные материалы для своих изделий. То камни самоцветные разыскивал, то особую синюю глину в особых местах добывал, то тропическое дерево квебрахо ему понадобилось… Или просто ходил, присматривался, что ещё можно в дело пустить.
Забрёл однажды Чудолеп в одной дальней стране высоко в горы. Так высоко, что до вечных снегов уже пять минут идти. А рядом ледник свой язык спустил.
Подумал Чудолеп: 'Может, изо льда что-нибудь вырубить?…'
Зашёл он на ледник, да поскользнулся, упал – и вниз его понесло, как с ледяной горки. Всё быстрее и быстрее. Дыхание перехватило, голова закружилась… Как остановился, не помнил: не сразу в себя пришёл.
Огляделся Чудолеп. Вокруг каменные стены гор, а тут – цветущая долина. Блаженное место! Солнце светит, да деревья его свет притеняют. Речка горная бурлит, да травы её шум приглушают. А неподалёку сидит на берегу старик и что-то из глины лепит. Кивнул старик Чудолепу, к себе подзывает.
Подошёл Чудолеп, смотрит. Лежит перед стариком куча глины, только глина какая-то необычная. Прозрачная, изнутри искорками переливается. Старик лепит из неё человечка, приговаривает:
– Эх, вот это работничек будет! За что ни возьмётся, всё ему удастся. Всякую вещь поймёт: разберёт, соберёт, наладит. И в дружбе мастером будет великим. Повезёт тому, кто с ним подружится… А ты садись, сынок, рядом, раз уж сюда добрался.
Это он уже Чудолепу сказал.
Тот присел рядом, а старик человечка долепил – и в реку бросил. Исчезла прозрачная фигурка в прозрачной воде: не поймёшь, куда и делась.
– Ты ведь, наверное, тоже лепильщик, – говорит старик Чудолепу. – На, попробуй, каков у меня материал. Слепи что-нибудь.
И даёт ему комок прозрачной глины.
Взял Чудолеп глину в руки – и чуть не выронил. Глина, словно электрическая, руки покалывает, да ещё сама по себе сжимается и расширяется, то пружинит, то растекается, то будто вот-вот из ладоней выпрыгнет. Но всё-таки приноровился он понемногу, лепит сам не знает что, а внутри у него всё ходуном ходит от этой работы: и радостно, и тревожно, и хочется слепить это невесть что как можно лучше…
– Ну-ка покажи, – попросил старик.
Протянул ему Чудолеп своё изделие. Получился у него узорчатый теремок, просто заглядение. Полюбовался старик, кивнул одобрительно.
– Хороший ты себе дом слепил, – говорит. – И вправду, хватит тебе бродить в одиночку.
Смотрит Чудолеп, а домик в руке у старика словно ожил. Дымок из трубы пошёл. Кто-то изнутри окно распахнул – и оттуда запахом яблочного пирога повеяло. Но долго любоваться не пришлось. Бросил старик домик в реку, а потом зачерпнул пригоршню воды и на Чудолепа брызнул…
…Опять Чудолеп рядом с ледниковым языком оказался. Целый и невредимый. Вздохнул он – и повернул в обратный путь.
С тех пор он ещё искуснее стал. Как возьмёт любой материал в руки, сразу о прозрачной глине вспоминает, даже в ладонях снова покалывает.
И место себе для жизни нашёл, и домик-теремок построил, и было кому там яблочные пироги печь.
И друг у него хороший появился, мастер на все руки. Когда они встретились, Чудолепу даже показалось, что тот похож на человечка, которого старик из горной долины у него на глазах вылепил. Да только может ли быть такое?…
История и развитие
Человек так устроен, что его интересует не только осуществление собственной личности, но и осуществление человечества в целом. Этот интерес не ограничен прагматическим стремлением спрогнозировать развитие цивилизации на ближайшее время. Нас волнует даже самая древняя история, даже самое отдалённое будущее. С точки зрения всеобщего соборного мышления, каждый из думающих людей участвует в осмыслении
А раз в осмыслении – значит уже и в осуществлении, которое с этого и начинается.
Для отдельного человека история – это вовсе не совокупность исторических фактов. Ничтожно малая их часть является для него действительно фактами, с которыми он имел дело сам и о которых готов свидетельствовать. Всё остальное, вся великая бездна исторического материала – это чужие свидетельства о фактах. История – бескрайнее море свидетельств, неотделимых от индивидуального восприятия свидетелей, от их собственного присутствия в каждом факте. К ним добавляется ещё великое множество трактовок, неотделимых от личного восприятия того, кто пересказывает чужие свидетельства. Может показаться, что истории как объективной картины развития вовсе не существует.
