остаётся решать, что выгоднее, что благоприятнее для нас самих.
Имитация тайны таинственностью
Наша духовная жизнь вытекает из тайны и впадает в тайну. Поэтому интерес (или любопытство) к тайне и почтение к ней (или конфронтация с нею) вплетаются в наши религиозные переживания самым неотъемлемым образом. И поскольку Высшее всегда связано с тайной, иногда мы и саму тайну начинаем считать чем-то особенно значительным и высоким.
Парадокс в том, что тайна не существует самостоятельно. Она возникает тогда, когда кто-то хочет заглянуть куда-то, но почему-то не может. Но к этому добавляется ощущение, что ТАМ скрыто нечто важное для нас.
И тогда – свято место пусто не бывает…
У тёмных сил глубокой тайны нет. В их распоряжении лишь тени от недостаточно освещённых явлений, наша пугливая осторожность перед этими тенями и наша готовность почитать тайну саму по себе. Вот из такого материала они и выкраивают для нас свою тайну. Даже не тайну, поскольку ничего содержательного за ней не скрыто, а
Таинственность эта лишь ещё больше затемняет наше зрение, уводя нас от света. Если не в темноту, то хотя бы в тень, хотя бы в полутень. Туда, где всё так загадочно, что сама эта загадочность сосредотачивает на себе наш интерес.
Загадочность может вызывать даже больший интерес, чем тайна, – именно потому, что только для этого и предназначена. Этим умело пользуются иллюзионисты.
Имитируя тайну, таинственность как бы уравнивает себя в правах с нею. В темноте или в полутьме как бы подразумевается глубина, неожиданность, новизна. Но глубина оборачивается ямой, неожиданность – всего лишь испугом, а новизны здесь столько же, сколько на пыльном складе устарелого театрального реквизита.
И всё же таинственность полутьмы ещё допускает блики света, а значит и возможность двигаться в направлении к нему. Каким бы ни был душевный сумбур, как ни сгустилась бы сердечная смута, мы можем, если захотим, выбраться к свету. Правда, при этом придётся уйти от театральной загадочности. Но жалеть о ней нечего: впереди нас ждёт настоящая романтика души, имеющей дело с настоящей тайной.
Если же человек упорно движется в обратную сторону, в сторону таинственной темноты, переходящей в черноту, тёмные силы получают всё большую власть в его сознании. Это власть фанатизма, примитивизирующего душу, власть низших чувств над высшими, власть психоза, окончательно подменяющего реальность фантасмагорией. Таинственности здесь хоть отбавляй. Таинственности – вместо тайны прообраза личности, смысла жизни, мироустройства. Пределом такой таинственности может стать только полный хаос, торжество энтропии.
Ширмой для тёмных сил служит и таинственность другого рода: прямое подражание тайне светлых сил. Имитация величия, постоянная забота о почитании. Возведение собственного пьедестала, перед которым могут преклоняться те, кто нуждается в одном лишь преклонении.
Это пьедестал для пустоты или, вернее, для декоративной фигуры, наполненной пустотой или хаосом.
Соблазн добавить к тайне таинственность одолевает иногда даже по-настоящему религиозного человека. Причин и поводов к этому нам подсовывают достаточно. Может не избежать такого соблазна и церковь. Но настойчивость веры позволяет со временем отшелушить декоративную тайну от реальной.
Иначе от искренних переживаний мы рано или поздно перейдём к роли зрителей красочного иллюзиона. Для того и нужно отличать тайну от таинственности, чтобы сохранить веру как чувство, как соучастие в происходящем.
Сказка про театр теней
Стоял посреди одной страны столичный город. Много было там всяких развлечений: гулятельных и хохотательных, музейных и карусельных, игральных и театральных. И был там среди этих развлечений театр теней.
Устроен этот театр был так. Перед зрителями стояла большая ширма. Над ширмой был экран. За экраном светил фонарь. Между фонарём и экраном двигались куклы. От них на экран падали тени. Вот эти тени и были видны зрителям. Тени расхаживали по экрану, бегали, прыгали, смеялись, плакали, разговаривали, кричали – короче говоря, делали всё, что делают обычные люди в обычной жизни, обычные герои в обычной сказке или обычные актёры на обычной сцене.
Нет, всё-таки тени были необычнее. Чуть повернётся кукла, чуть наклонится – и тень у неё уже совсем другая. Тени легко могли вырастать, съёживаться, появляться, исчезать, а также вытворять всякие другие чудеса. Ни один актёр так не мог, ни одна кукла.
Тени очень гордились своими удивительными способностями. Всё больше и больше они уверялись, что никакие артисты, а уж тем более куклы, даже в подмётки им не годятся. К тому же зачем теням подмётки?…
И вот однажды ночью собрались тени на своё теневое собрание.
– Это же несправедливо! – возмущалась тень-примадонна, которая была на главных ролях. – Мы выступаем-выступаем, а потом зажигается свет и к зрителям выходят кланяться какие-то кукольники с куклами.
– Вот именно! – кричали тени. – Им цветы, им аплодисменты, а что достаётся нам? Как будто это не наш театр!…
Долго шушукались тени между собой и решили захватить власть в театре в свои бесплотные руки. Как решили, так и начали действовать. К каждому человеку, кто в театре работал, приставили тень, чтобы за ним следить и вовремя ему нашёптывать, что как сделать надо. А человек думает, что это ему внутренний голос советует, про тень даже не догадывается, – вот и действует по подсказке.
Стало в театре всё меньше и меньше света. Входят зрители в вестибюль, а там только маленькие лампочки кое-где горят. Раздеваются зрители в гардеробе, а со стен им громадные тени руками машут, приветствуют. Самые отважные из зрителей ходили в антракте в театральный музей. Он назывался 'Музей тени'. Ох, как страшно там было!…
Сделали тени так, чтобы фонарь за экраном вполсилы светил, да и подальше его отодвинули. После этого выросли тени на экране: великими стали, расплывчатыми. Для букетов специальную подставку на ширму привесили: чтобы цветы прямо к ногам теней складывать. И уж никакие актёры теперь зрителям не показывались. Даже в программке их не было. А написано было так,
