стоит стол, за ним писарь, кругом немецкое начальство. По очереди подходим к столу. Теперь уже мужчины отдельно. Спрашивают фамилию и имя. Тщательно записывают. Затем вещают на шею бирку с номером. Мой - 607. Отныне я не Петр Прищепа, а просто № 607 со всеми моими потрохами, прошлый и настоящим.
Вывели из лагеря, построили по отдельным командам и отправили на станцию грузиться. Мы, жашковские, все в одной команде, она довольно большая. Погрузились в вагоны, поезд тронулся, поехали куда-то на запад, как оказалось, в сторону Инсбрука, столицы Тироля. На ходу поезда к нам в вагон вошли три немца. Двое военных, а третий в штатском, - маленький, горбатенький. Велели всем встать. Обошли весь вагон, внимательно осмотрели нас, как покупатель осматривает скот на базаре (простите, за избитое сравнение). Выбрали двоих: меня и одного украинца по фамилии Захария из соседней с Конелем деревни. Парень он рослый, сильный, немного сутуловатый, но тихий, с душой ягненка. А вот по части меня, тут они явно просчитались, я им порядочно попортил крови, как выяснится впоследствии. Нам обоим повесили на шеи большие продолговатые зеленые доски с таинственной надписью 'Имст'. Немцы вышли, мы сели. Гадаем, что означают эти проклятые доски? Такие доски обычно вешали раньше на шею осужденных перед казнью.
Проехали Инсбрук. Иногда поезд останавливался, и высаживалась очередная команда. Наконец, приехали и мы. Сошли. Стоят люди с такими же дощечками. Присоединяемся к ним. Читаю название станции : 'Имст'. Так вот оно что! Это, оказывается, городок, в который мы приехали, так называется.
Между тем события разворачиваются: нас начинают строить. Мы, военные, быстро разобрались, а вот гражданские, не служившие в армии, замешкались. Тут маленький уродец проявил необыкновенную прыть: истошно заорал фальцетом что-то по-немецки, стал тыкать своими кулачками в стены, потом отбежал в сторону, набрал камешков и стал ими бросать в нас. Это было не так страшно, как смешно. Однако мы поняли: здесь нас могут и будут бить.
Привели в лагерь. Он из четырех бараков по четыре комнаты в каждом. Перпендикулярно к ним другой такой же барак. Там столовая с кухней, канцелярия, квартира лагерфюрера. Два крайних барака обнесены колючей проволокой. Вышло какое-то начальство. Рассматривают нас, как диких зверей. Здесь русские впервые, до нас не было.
- Кто понимает по-немецки?
Молчим как рыбы. К стыду моему должен признаться, что я изучал этот язык и в техникуме, и в институте, но так плохо (лишь бы сдать), что начисто забыл все. Да и остальные трое или четверо изучали. А теперь стоим как истуканы. Привели долговязого поляка. Тот знал русский и немецкий довольно сносно. Объяснил нам, как себя вести. Развели по штубам (комнатам). На стене висит инструкция на русском языке 'Правила для рабочих с Востока'. С немецкой аккуратностью перечислены все наши обязанности. В начале и в конце подчеркнуто: только при соблюдении всех этих правил мы можем рассчитывать на приличное обращение.
В комнатах чисто. В середине два длинных стола, по бокам двухэтажные деревянные кровати. Они заправлены: матрац из стружек, две простыни, одеяло байковое, подушка. Значит, нас ждали. Повели обедать. Суп с перловой крупой, на второе картофельное пюре. Без хлеба. Впрочем, немцы вообще обедают без хлеба. Хлеб выдают на завтрак и ужин, примерно по 300 граммов. Позднее мы узнали, что попали в хорошую фирму. Дело в том, что нас, русских, здесь было мало, что-то около 30 человек, и готовить для нас отдельно было невыгодно, хлопотно. Поэтому нас кормили из общего котла, что и других иностранцев. Разница была в том, что им давали масло, а нам маргарин. В других лагерях было гораздо хуже, это мы узнали потом. После обеда ворота - на замок. Значит, снова за колючей проволокой.
Этот факт на многих, особенно гражданских, подействовал удручающе. Но я сразу заметил, что изоляция эта носит довольно условный характер: нет ни вышек, ни часовых, и бежать отсюда не представляет особей трудности. Это вскоре подтвердилось. На второй или третий день бежали двое: Ванька — москвич и мой будущий «сынок» Миша Вольгут, красивый паренек лет 16, высокий и тонкий, как тростинка. Ночью, около уборной поставили на проволоку деревянный решетчатый тротуарчик и по нему перебрались за ограду. Пример заразителен. Дней через пять бежали еще трое, прямо с работы, охрана фактически отсутствует. На что они рассчитывали - трудно сказать. Через два месяца штрафного лагеря все пятеро вернулись к нам как скелеты и голодные как сто волков.
Наутро нас погнали на работу. «Остарбайтеров», ведут под конвоем. Особых строгостей не заметно. На работе конвоир сидит в стороне, распоряжается капо, нечто вроде бригадира и мастера в одном лице, высокий сумрачный немец. Мы его тут же прозвали Трамваем. Строим завод 'Металлверк' для производства снарядов. Выполняем самую примитивную работу, главным образом земляную, здесь сплошной песок и камень, так что кирка и совковая лопата неразлучны. Мы еще не знаем немецких порядков на работе. Вскоре ознакомились. У нас ведь принято на работе беспрестанно разговаривать. Так и тут: побросали намного камешков с песком, оперлись о лопаты и защебетали, как воробьи, о прошлом житье-бытье. Вот тут и началась потеха. Увидав такое неслыханное, вопиющее 'безобразие', наш Трамвай аж побагровел от злости, налетел на нас коршуном, начал ругаться с пеной у рта, брызгая слюной, направо и налево пошли его пинки и подзатыльники.
Оказывается, у немцев совершенно нельзя разговаривать во время работы и нельзя ни на минуту прерывать ее. Никаких перекуров! Боже упаси присесть хоть на минуту. Единственное исключение - отправление естественных надобностей. Этим и стали пользоваться ребята, пропадая в лесу по полчаса. Но Трамвай стал засекать время и выгонять из леса пинками и тычками любителей пофилонить. Ничего не поделаешь - пришлось привыкать к немецким порядкам. Тогда решили копать как можно меньше, ковыряться в земле, делая вид, что работаем. Действительно, тут немцы уже не придираются, кажется, их совершенно не интересует количество проделанной работы. Но удивительное дело! Яма оказывается выкопана, как ни стараешься филонить. Ведь не будешь же махать пустой лопатой! Вот он где, секрет немецких порядков! Оказывается, человек, работая беспрерывно десять часов без особого напряжения, может сделать куда больше, чем работая с надрывом и устраивая получасовые перекуры.
Между тем солнце начинает припекать. Снимаем свои отрепья. Все так же лениво ковыряемся. Впрочем, не все. Пожилой украинец Иван Иванович Кармалита работает на совесть. Берет полную лопату и методично выбрасывает землю. Смотрю на него, стараюсь понять, что за человек. Пока молчу. Явно старается выслужиться. За полдня он выкопал вдвое против нашего. Полдень. Раздается свисток. Идем на обед. Пленные сербы притащили на себе тележку с бачками. На первое - тот же жидкий суп, на второе - картофельное пюре, порция довольно солидная, если кушать с хлебом, то можно вполне наесться. Некоторые оставили с утреннего пайка, у некоторых есть еще домашние запасы. На дне бачка остается еда. Дают добавку. Тут срывается с места один из наших, в невообразимом балахоне с вытаращенными глазами и сует свою миску раздатчику. 'Дай, дай!», - кричит. Все изумленно оборачиваются на него. Рядом с нами обедают иностранцы, почти вся Европа, так сказать, многие видят русских в первый раз, и такое поведение невольно шокирует и нас. После обеда отдых на оставшиеся до часа минуты. Подхожу к тому парню в балахоне. Внешность его примечательна. Роста выше среднего, но с большим животом, лицо круглое, как арбуз, глаза черные. Оказался мой земляк, из Чувашии, но русский, из Шумерли. Мой ровесник. После освобождения, то есть окончания войны, отказался возвратиться на родину, остался там. Наши его прозвали - Васька Гросс. О землячестве я, понятно, умалчиваю, помня историю в Конелах. Начал осторожно разъяснять о приличии, о престиже, о русской гордости. Куда там!
