– Не рано ли ты на Праздник оделась, дочерь Моя?
И Молодая отвечает тихо и весело: – Христос, Бог мой, в Ад уже снизошел, а теперь в Небеса поднимается. Завтра будет на Небесах пребывать, одесную Отца.
– Вот завтра в нарядное платье и облачишься! – говорит Мать без улыбки.
И отвечает Молодая, улыбаясь, глядя Матери в лицо: – Я люблю Его. Любовь моя – вечный, бессмертный Праздник мой. Пусть Его хоть тысячу раз распнут – Он жив, и со мной Он. Я праздновала Праздник Его жизни. Я праздную Праздник Его Смерти. Завтра я буду праздновать Праздник Воскресенья Его. Не ругай меня, Мать! Голод с Ним – Праздник. Холод с Ним – Праздник. Не хочу черных нарядов, Мать! Хочу радовать Его самоцветами, бирюзой и жемчугами!
И протянула Мать облаченную в черное руку. И заструились вниз черные скорбные складки. И выблеснул старый медный нимб ободом золотым, ярким. И черная траурная ткань вся покрылась звезд предвечных сверканьем. И поглядела Мать на рукав Свой, на подол Свой, усыпанный алмазами и рубинами живыми, бирюзою и жемчугами. И сказала так Мать Молодой: – Ты права. Надо праздновать. Он жив. Это Он слезами радости Своей Мне подол Моей смерти оросил. Рукав боли Моей алмазами смеха усыпал.
И Молодая встала на колени и крепко ноги Матери обняла. И ярко горела золотая, унизанная яхонтами небесная, звездная парча, вместо сирого нищего черного платья, вместо мрачного вдовьего плата. СПАС НЕРУКОТВОРНЫЙ Лик летит из мрака. Далеко – внизу – воет собака. Лик летит прямо на меня. Он – подобие огня. Он бледный от мороза. Он замерз среди звезд. Он летит к людям. Летит ко мне. Я грею смертное лицо свое, жалкие руки на Его огне. Он все ближе. Я различаю на Лике – малые родинки. Земля моя… далеко… внизу… морщины рек… седые власы лесов… родная… Родина… Белые голые ветки жесткой бороды опушены голубым инеем. Синяки под глазами закрытыми. Рот в крови. Как жить без любви?! И фарисею?! И мытарю?! Космы дергает ветер. Бешено ветер рвет его длинные волосы. Я вижу его. Я не слышу его голоса! Я хочу крикнуть: не надо, ветер! Брось, ветер! Пощади Его, ветер! Лик встает, торжественный, в золотом свете. Я не умею рисовать сусальным золотом. Это не я рисую. Это ветер рисует. Над Ликом – острая звезда горит, лютой тоскою тоскует. Лик? Лицо. Простое лицо. О, я ошибся, обознался. Я, выходит, не с Богом, а с последним бродягой спознался?! Откуда он-то тут?! Я ж Бога малевал… возгордился… А он тут как тут, бродяга пьяный! Старик, а смеется беззубо, во весь рот, будто на свет народился! Кряхтит: мужичок, ты того… этого… не дашь мне на четвертушку?.. А я уж вот… тюремную свою приготовил кружку… А я это… под мостом ночую… меня ловят-ловят, да поймать все не могут… Ну, подай на четверочку беленькой!.. все сердцу подашь на подмогу… Выпью – и согреюсь… калачиком свернусь… где, спросишь?.. а вот тут… на вокзале… Скамейку жесткую, деревянную оболью слепыми слезами… Матушке Богородице помолюсь губами немыми… Кто я, спросил?.. да разве теперь я свое упомню имя… Как назовешь – так и ладно!.. Дай денежку, а?.. Горло пересохло… в животе будто пламя… Такое и с тобой может быть. И с ним. И вон с ним. И – со всеми нами… Я плачу, да! Я последний бродяга! Жалкий, голодный! …Я – твой Христос Бог. Я лечу тебе прямо в лицо жарким Ликом. Над головой. Над душою твоею свободной. БОЖИЯ МАТЕРЬ ЧИМЕЕВСКАЯ, ЧУДОТВОРНАЯ Очень темный, карий, ржавый, прокопченный фон. Во мраке синеют, густо, бирюзово синеют белки огромных Очей. Да, Очи у Нее, а не глаза. Радужки – черные колеса. Черные Луны. Катятся по слезному Молочному Пути. Катятся Очи с Лика Ея вниз, все вниз и вниз, да никак скатиться не могут. Она Сама сошла с иконы Своей – вниз. Сошла в трущобы. В развалины. В нищие избы. К прокаженным. К убогим. К слепым и хромым. К израненным не на священной войне – в поножовщине, в подворотне, в схватке подлой, бандитской. Повязки накладывала на выколотые финкой глаза. Сращивала детские, хулиганские переломы. Из- под лежачих больных – поганые судна выгребала. Обмывала их. Обтирала. На пылающий лоб мокрую холодную тряпку накладывала. Лечила. Любила. Бинтовала. Обнимала гипсом распухшие ноги. Мазала облепихой изрезанные руки. Капала масло на вздутые, страшные язвы.
