О том, что внедрение революционным подпольем «своих людей» в органы политического сыска представляло собой распространенное явление, свидетельствует специальный циркуляр Департамента полиции от 25 января 1910 г. за № 125051:
«В Департамент полиции поступают сведения, указывающие на то, что в целях обнаружения секретных сотрудников, а равно в видах разоблачения последних и прекращения таким образом их дальнейшей деятельности, в розыскные учреждения стремятся проникнуть в качестве служащих или члены преступных организаций, или их знакомые, хотя еще не скомпрометированные в политическом отношении, но поставившие своей целью доставлять членам преступных организаций сведения о сотрудниках, а также о положении розыска и таким образом препятствовать агентурному освещению революционных сообществ и их деятельности.
Предупреждая о возможности проникновения таковых лиц во вверенное Вам розыскное учреждение, Департамент полиции просит Вас, милостивый государь, отнестись с особой осторожностью и выбором к вновь поступающим в ваше распоряжение служащим, а равно сосредоточить свое внимание и на недавно принятых Вами на службу лицах, в случае обнаружения поползновений на предательство с их стороны, отнестись к ним со всей допускаемой законом строгостью»{40}.
Ранее уже отмечалось, что покинувший в 1907 г. пост начальника Тифлисского охранного отделения ротмистр Ф. С. Рожанов фактически развалил существовавшую до этого в Тифлисе внутреннюю агентуру. И хотя данный факт был известен Департаменту полиции, из Тифлиса Ф. С. Рожанов был переведен в Харьков, а затем в Департамент полиции. Здесь ему было доверено заниматься историей революционного движения и масонства в России, что предполагало его допуск к архиву этого учреждения{41}.
О том, что измена проникла даже в стены этого высшего органа политического сыска дореволюционной России, со всей очевидностью свидетельствует деятельность Владимира Львовича Бурцева, которому еще до революции удалось разоблачить не один десяток провокаторов, работавших в самых разных политических партиях{42}. Характеризуя его деятельность, бывший жандармский генерал А. И. Спиридович писал, что «средства розыска», которыми пользовался В. Л. Бурцев, «были те же, что и у ненавистного ему Департамента полиции, т. е. внутренняя агентура, которую он вербовал среди чиновников правительства, и филерство, которое осуществлялось в нужных случаях членами революционных партий»{43}.
Как позднее признавался сам В. Л. Бурцев, одним из источников его успеха действительно была та информация, которую он получал из органов политического сыска{44} . В 1910 г. в Департамент полиции поступили сведения о том, что «один из чинов полиции недавно передал [В. Л. Бурцеву] список 81 провокатора»{45}. Имя одного из своих информаторов В. Л. Бурцев назвал — это бывший секретный сотрудник Варшавского охранного отделения М. Е. Бакай, перешедший затем на службу в Департамент полиции{46}.
«В 1906–1907 гг. кроме Бакая, — писал В. Л. Бурцев, — я поддерживал связи и с другими лицами из мира охранки, которые тоже давали мне сведения»{47}, в частности, имел «четыре серьезных источника для получения сведений уз Департамента полиции»{48}. Кроме М. Е. Бакая это могли быть И. Ф. Манусевич-Мануйлов, Л. П. Меньшиков и Л. П. Раковский{49}. Их фамилии нам известны, потому что они «засветились» и вынуждены были покинуть Департамент полиции.
Фамилию еще одного своего осведомителя В. Л. Бурцев не назвал даже в эмиграции, отметив лишь: «В это время я имел сношения с одним чиновником Департамента полиции, имевшим отношение к его архиву. За очень скромное вознаграждение через общего нашего знакомого Н. он доставлял мне из этого архива целые томы секретных документов — по 800 страниц in folio. Я пересмотрел таким образом до 20 больших томов, не считая мелких»{50}.
О том, что после разоблачения М. Е. Бакая, Л. Меньшикова и Л. П. Раковского у В. Л. Бурцева продолжала существовать связь с Департаментом полиции, свидетельствует письмо, с которым 30 октября 1911 г. он обратился к В. А. Маклакову: «Мне очень нужны сведения: 1) по делу Бродского, 2) Селезнева, 3) Вейсмана, 4) Яголковского (прошу о нем навести справки — год, два), 5) Андрианова. Очень прошу вызвать К. и попросить его ответить насчет документов, которые я просил его в последний раз: очень мне нужно, нужно спешить»{51}.
Все перечисленные в этом письме фамилии — фамилии провокаторов, а К. — это, видимо, уже упоминавшийся ранее в связи с характеристикой графа А. Д. Нессельроде известный присяжный поверенный С. Е. Кальманович, перебравшийся из Саратова в Петербург и проживавший здесь на Ивановской улице (д. 14, кв. 8) по паспорту, выданному Саратовским городским полицейским управлением 6 октября 1906 г.{52} Самуил Еремеевич, о котором позднее В. А. Маклаков писал «мой старый друг С. Е. Кальманович»{53}, в 1906 г. принимал активное участие в попытке срыва переговоров между Россией и Францией о займе{54}, а в 1908 г. — в разоблачении Е. Ф. Азефа{55}.
Усилия Департамента полиции, направленные на установление источника информации В. Л. Бурцева, привели к тому, что под подозрением оказался Николай Михайлович Масалов, бывший чиновником Департамента полиции с 1 июля 1900 по 6 июня 1909 г.{56} 8 января 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил в Департамент полиции, что, по имеющимся у него данным, «все сведения из Департамента полиции революционным организациям передаются через некоего Николая Федоровича Анненкова, имеющего среди чинов Департамента полиции связи»{57}. 11 февраля 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил дополнительно, что служащий «в Министерстве земледелия и государственных имуществ Тейтель, брат члена Саратовского окружного суда Якова Львовича Тейтеля, хорошо знаком с известным революционером Бурцевым и со многими чинами Департамента полиции и что революционные партии от Тейтеля получают необходимые для своего интереса сведения»{58}.
29 мая 1910 г. помощник начальника Петербургского охранного отделения В. Еленский направил в Департамент полиции донесение, в котором говорилось: «Моя агентура дала интересные сведения, а именно: чиновник Департамента полиции Власов, занимающийся по вольному найму за плату от 100 до 50 руб., дает Бурцеву и Бакаю различные справки из архива Департамента полиции. Так, в прошлом году он дал материал для напечатания Бурцевым в № 2 „Общего дела“, что действительный сотрудник отделения Комиссаров является провокатором. В настоящее время агентура была у Святловского, который свел ее с преподавателем Пажеского корпуса и Сельскохозяйственных курсов капитаном инженерных войск Константином Дмитриевым. Причем Дмитриев познакомил ее, агентуру, непосредственно с Власовым на квартире Кальмановича. Тот же Дмитриев в прошлом году советовал старосте Сельскохозяйственных курсов, что надо сторониться Комиссарова, так как он, безусловно, провокатор, и только после этого появилась статья Бурцева в „Общем деле“. Дмитриев говорит, что Власов имеет помощника в архиве, который и дает ему справки. Таким образом, моя агентура подошла очень близко, и дальнейшее зависит от Вас. Ликвидация немедленная невозможна, поведет к провалу, так как благодаря филеру (Лейтису) агентура в течение 1/2 года была под подозрением и лишь теперь немного оправилась» {59}.
Утечка информации из стен Департамента полиции продолжалась почти до самого падения царского режима. 3 октября 1916 г. начальник Московского охранного отделения информировал Департамент полиции: «По полученным мною сведениям, бывший недавно в Москве известный А. И. Коновалов вручил члену Государственной Думы А. Ф. Керенскому 5000 руб. для использования в целях получения из Департамента полиции секретных докладов и донесений о деятельности общественных организаций в империи»{60}.
Коррупция проникла в самые высшие этажи Департамента полиции.
30 ноября 1904 г. для многих совершенно неожиданно был освобожден от занимаемой должности и отправлен в отставку без мундира и пенсии секретарь директора Департамента полиции Василий Сергеевич Зыбин. Причина этой отставки была связана с обвинением В. С. Зыбина во взяточничестве, выдвинутым Симоном Вейсманом и Вигдором Померанцем. Обвинители заявили, что B. С. Зыбин получил от них золотую
