несколько секунд постоял в нерешительности. Затем, вновь сдвинув шапчонку на макушку, стал спускаться. Отойдя несколько шагов, он остановился и, глядя не на Раймонда, а куда-то в сторону, сказал:
– А ты все же высматривай себе в другом месте. А то хотя ты парень и свой, а морду набью, понял?
Олеся нетерпеливо ждала, когда Аидрий подойдет к ней. Даже сюда, в яр, заглядывал бродяга-ветер, студеный и сухой. Олесе приходилось бороться с ним, спасая свою юбку от его нескромных рук.
Теплый вязаный свитер плотно облегал ее грудь и плечи. Ей шел семнадцатый год. Это была черноокая смуглянка, жизнерадостная и порывистая.
Женственная застенчивость и задор переплетались во всех ее движениях. И это противоречие особенно привлекало к ней.
Стройная, как горная козочка, она знала о своей обаятельности. Уже проснувшаяся в ней женщина подсказывала ей самые красивые движения и ту неуловимую форму кокетства, к которой, сама того не зная, она прибегала из желания нравиться.
– Ты о чем с ним говорил? – в упор спросила она Андрия, не дав ему даже поздороваться.
– Так… о родственничках… Евойный папаша и моя бабушка – двоюродные знакомые… А ты что, с ним в гляделки играешь? Чего же на холоде, в хату не зовешь? Я хотел ему нагнать жару, да ты…
Андрий внезапно смолк. В сощуренных глазах девушки было столько холода, что ему стало не по себе.
– А еще что?
В этом вопросе Птаха уловил нескрываемую угрозу. Коса нашла на камень. Андрий не желал размолвки – не для этого он шел сюда. Но встреча с Раймондом и допрос Олеси, такой неприветливой и даже злой, испортили все.
– Еще что? – Олеся стукнула каблучком о бетон.
– Еще я сказал ему, чтобы он проваливал отсюда к чертовой бабушке, поняла?
Андрий решил, что день все равно испорчен, и шел напролом. Налетевший ветер настиг Олесю врасплох. Она яростно ударила рукой по взметнувшейся юбке. Андрий скромно опустил глаза.
– Какой осел! Какой осел! Что теперь человек подумает? – шептала она.
Андрий с огорчением увидел в ее глазах слезинки.
– Ну, пускай я осел, но зачем же ты плачешь? Я ж тебе ничего такого…
– Я плачу? Не хватало, чтобы я перед каждым мальчишкой еще плакала! Ветер глаза режет, а он… Тоже ухажер! Соплей к земле примерзает, а туда же… Скажи ты мне, какого ты черта сюда ходишь? Сколько раз говорила, что видеть тебя не хочу!
– Я что-то этого не слыхал.
– Уйди с глаз, противный.
Олеся отвернулась. Андрий не знал, как помириться с ней. Он чутьем понял, что Раймонд пришел сюда не на свиданье. Олеся тогда вела бы себя иначе.
– Закурить с горя, что ли? – грустно сказал он и полез в карман за табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще раз прочел: «Приказ командующего вооруженными силами государства Польского на Волыни…»
– Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает? Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?
– К отцу нельзя – у него гости. Дай сюда! – Олеся взяла из его рук листок.
Приказ был напечатан по-польски и по-русски. Быстро просмотрев его, Олеся повернулась к Андрию:
– Не ходи за мной, я сейчас вернусь… – И побежала к дому.
Андрий повеселел. Дела, видимо, поправлялись. Повернувшись спиной к ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.
В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:
– «Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в крае принадлежит штабу легионеров».
– Видали? Залез на Украину и командует именем польского народа! – возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.
– Интересно их спросить, когда они у польского народа спрашивались? – порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.
– «Параграф второй. Объявляю в городе осадное положение. Хождение по улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.
Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего на то разрешения. Лиц, уличенных в агитации против командования и вновь организованной власти, приказываю расстреливать на месте».
– Ого!
– Сразу видать волчью хватку!
– Ничего себе «власть польского народа»!
– А этого самого польского народа боятся как черта!
– «Параграф четвертый. Предупреждаю, что каждый насильственный захват кем-либо личных владений граждан Польского государства или их имущества будет считаться грабежом, и с захватчиками будет поступлено, как с бандитами».
– Ага! Вот с этого бы и начинали!
– Народа что-то не видать, а вот помещичий арапник налицо, – прогудел Чобот.
– Про землю еще помалкивают, чтоб народ не бунтовать. Время терпит зима… – сказал Воробейко.
– А владения что, по-твоему? – обернулся к нему Щабель.
– Продолжаю читать:
– «Параграф пятый. Объявляю набор добровольцев-поляков во вновь формируемые части. Каждый доброволец полудает полное содержание, обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц».
– А дальше что там? – не терпелось Ковалло.
– Дальше? «Командование будет вести беспощадную борьбу с большевиками, как с самыми опасными врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с разбором дела в двадцать четыре часа».
– Это уж для нас специально!
– У них недолго наживешь на белом свете!
Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.
– Кто это у них такой скорый? – спросил он. Раевский посмотрел на подпись.
– Полковник Могельницкий.
На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.
– Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?
Чобот угрюмо сопел, засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах. «Хороший подобрался народ».
Серьезные рабочие лица. Немножко угрюмые. Щабель не по летам суров. Воробейко о чем-то грустно задумался. Щабель и Воробейко не знали, что Ковалло, Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только один Раевский был его представителем.
Раевский подошел к хозяину.
– Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.
– Добре, сейчас скажу.
– Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, – предложил Раевский.
Олеся подбежала к Птахе.
– Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.
Когда шли в гору, она сказала решительно:
– Ты с Раевским должен помириться, иначе я с тобой – никуда! Не был бы ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.
И побежала к будке.
