новое положение молодой вдовы с огромным состоянием.
Красота ее невольно поражала каждого. Стройная и пряменькая, как только что выпущенная институтка, она имела такие изумительно правильные и тонкие черты лица, такие нежные голубые глаза, такое богатство темных волос, что можно было заглядеться на нее на несколько часов, не замечая времени. Кротость характера еще более возвышала ее красоту, по мнению некоторых. И в самом деле, трудно найти женщину тише, скромнее и покорнее ее. Ни радость, ни горе, ни гнев никогда не искажали ее прекрасного лица. Даже самая любовь, которую ей, наконец, пришлось испытать, выражалась у нее на лице тихою задумчивостью, близкою к столбняку, которая так шла к ней. Но и в солнце есть пятна, и потому не могу умолчать о некоторых странностях в ее характере. Она ничего не делала не подумавши, даже любила подумать, и вместе с тем, чего она не понимала, растолковать ей не было уж никакой возможности. По целым часам она мечтала, немного открыв свой прекрасный ротик, глядя в сад или вечером на далекие звезды, что очень простительно молодой вдове. Что я буду говорить далее об ее характере, вы, пожалуй, не поверите, но если бы вам пришлось подслушать, что невольно бормотали ее коралловые уста, вы услыхали бы очень прозаические речи, вроде следующих: два с полтиной, рубль с четвертью, три аршина с половиной, пять фунтов с осьмушкою. Положительная и очень расчетливая хозяйка, знающая цену каждой вещи, от гусиного потроха до драгоценных камней, она иногда бывала так наивна, что невозможно было не засмеяться, несмотря на уважение к ее красоте. Можно прибавить и еще кое-что об ее характере, например: она очень любила чистоту и одевалась с безукоризненной опрятностью и скромностью, каждая вещь на ней казалась новой и только сейчас надетой; иногда пела про себя потихоньку очень фальшиво и неприятным горловым голосом; плохо считала на серебро. Вот все, что я могу сказать о прекрасной вдове. Тщетно Устинья Филимоновна, так звали старуху, представляла ей разных женихов, сердце вдовы было непоколебимо; но, кажется, теперь пришла и ее очередь.
- Устинья Филимоновна, идет, - проговорила она тихо.
- Где, матушка? - спросила старуха и взглянула в окно из-за плеча Серафимы Карповны.
По той стороне улицы шел молодой человек лет двадцати пяти. Великосветская походка, изящный летний костюм, какая-то лень в движениях, бледное, породистое (как говорят) лицо обличали в нем аристократа по рождению.
- Ах, матушка, да я его знаю, - сказала старуха. - Это Лев Андреич Прежнев, Софьи Ивановны Прежневой сын. Ведь он мой выкормок, графиня моя.
Вдова задумалась.
- Что ж, матушка, они мне люди знакомые; там что будет ли, нет ли, а похлопотать все-таки не мешает; попытка не шутка, а спрос не беда.
Вдова все еще была в задумчивости.
- Что ж, хлопотать прикажете?
- Хлопочи.
- Для кого ж мне и похлопотать-то, как не для вас, прынцеса вы моя.
II
Софья Ивановна Прежнева сидела в гостиной и читала французский роман. - Покойный муж Софьи Ивановны был человек необыкновенно деятельный, своим богатством и положением в обществе он единственно был обязан себе, своему оборотливому уму и неутомимости. Немножко аферист, не всегда разборчивый на средства, он умел выбиться почти из ничтожества, придать себе лоск образованного и светского человека; нажил большое состояние. Все это, вместе с представительною наружностью и обольстительным обращением, дало ему довольно значительное место в обществе. Всякий труд был для него нипочем: просидеть три дня и три ночи в кабинете за работой, съездить за тысячу верст - для него вздор, была бы только польза. Для поддержания связей он женился на Софье Ивановне, девушке из бедного, но княжеского семейства. В обществе долго его называли муж княжны такой-то. Женившись, он окружил жену всем блеском роскоши и стал работать вдвое, накупил деревень, настроил усадьб и дач. Жена не входила ни во что, не имела никакого понятия о хозяйстве: все являлось у нее как бы волшебством. Она даже не знала счету деньгам. Да и немудрено: у родителей было считать нечего, а теперь за нее считал и рассчитывался муж. Единственным делом ее было в то время, когда муж работает над счетами и отчетами по имениям и другим операциям до того, что у него лоб трещит, занимать светских людей не совсем пристойной болтовней да баловать во всякое время своего единственного сына Поля, баловать так, как только может пустая светская женщина, которой сроду не приходило ни одной серьезной мысли в голову. Вся материнская нежность выражалась у ней в том, что она поминутно целовала его, одевала, как куклу, и десять раз в день причесывала. Рано перенял Поль у матери высокомерный тон и дурное обращение с простыми людьми.
Едва минуло Полю восемь лет, как отец его умер скоропостижно. Легко себе представить, что произошло после его смерти. Софья Ивановна {В рукописи: Борисовна.} запутала все дела мужа, да иначе и быть не могло с ее философией и взглядом на жизнь. Весь нравственный кодекс, который составлял единственную основу ее жизни, заключался в следующих фразах: 'Женщина творение слабое, увлекающееся и живет только сердцем, и вследствие этого женщина не может устоять против искательства мужчины и легко может быть обманута, потому что женщина для любимого человека готова всем пожертвовать. Если мужчины и обманывают женщин, что случается очень часто, то уж в этом виноваты не женщины, а мужчины, которые по большей части хитры и коварны'. Она беспрестанно повторяла всем и каждому, что женщины вообще так добры и доверчивы, так верят в правду и искренность, что только после горьких опытов убеждаются в безнравственности и других гнусных пороках обожаемых лиц, но что женщины после обмана, и даже нескольких, вследствие своей доброты и доверчивости готовы опять увлечься восторженною речью и поверить в возможность чистой и бескорыстной любви в мужчине. 'Да, такова наша судьба, мужчины часто во зло употребляют прекрасные качества нашего нежного сердца, они не хотят знать, сколько страдаем от них мы, бедные женщины'. Эту фразу она произносила меланхолически, с легким вздохом. 'Да есть и между нас такие, прибавляла она, которых занимают материальные расчеты, хозяйственные хлопоты, есть даже такие, которые рассуждают о разных предметах не хуже мужчин; но я не признаю их женщинами. Они могут быть умны, но вместо сердца у них лед'.
Старого швейцарца из Женевы, гувернера Поля, Софья Ивановна переменила на молодого ловкого француза, который отлично фехтовал и ездил верхом, подражал губами всем инструментам, с утра до ночи пел куплеты и песни Беранже и был развращен до ногтей.
Промотав половину имения в России, Прежнева поехала за границу прожить остальное. Поль с французом остались в деревне под надзором старой, глухой тетки, который не был для них стеснителен.
III
От Прежневых Устинья Филимоновна зашла к молодой вдове и рассказала об успехе поручения, разумеется с прикрасами, неизбежными в таком случае.
- Ну, красавица-барыня, поздравляю. Они, матушка, и не ожидали такого счастья, - говорила она. - Мы, говорит, с великим удовольствием, хоть бы сейчас, надо только ознакомиться для прилику. Он-то, Лев-то Павлыч, уж давно влюблен в вас, да только никому не сказывал. Никому-таки не сказывал, - прибавила она таинственно. - А уж какой барин - на редкость! Мне двадцать пять целковых пожаловал.
Вдова не надолго о чем-то задумалась, приятно улыбнулась и велела закладывать лошадей. 'Надо
