не пускали… А то в другой раз я не стану за тобой возвращаться, будешь лежать в грязи до самой смерти…
Отчитав провинившегося Микки-Мауса, Яна с чистой совестью вновь принялась баюкать страшненького несмышленыша. Соловей с жаворонком, наблюдавшие за процессом с ближайшей буковой ветки, заворчали: дескать, это чудище неизвестной породы надо было оставить в лесу, коршуну на расклевание!
И вот спустились наконец к шоссе и направились к Лесковцу — Златыгорка частью своей птичьей души в точности помнила направление. Огибая очередной взгорок, за поворотом увидели сидящую на обочине женщину, которую все: и сербы, и русские, и взрослые, и дети — тотчас признали за цыганку. То ли одежка была у ней цыганская, то ли лицо, то ли стать, то ли повадка, то ли всё вместе, но, только бросив на нее один взгляд, каждый твердо знал: вот цыганка. И каждый, как Нострадамус, мог с точностью предсказать, что сейчас эта цыганка сделает…
Так и вышло: женщина несколько лениво поднялась, отряхнула линялый подол и двинулась навстречу путникам. Встала поперек дороги и, когда компания поравнялась с ней, преградила путь Златыгорке, низким голосом бормоча привычные слова:
— Бриллиантовая моя, позолоти ручку, погадаю, всю правду скажу…
Вила ссадила Яну на землю — а цыганка тут же сунула нос в ладонь Златыгорки, цокая языком, покачивая головой и даже вскрикивая. Шишок попытался отшить приставалу, но крылатая девушка кивком его остановила: видать, посестриму, в отличие от остальных, никогда не видавшую цыганок, очень удивило, что такого могла найти эта женщина в ее ладони. Рука как рука!
— У меня пять пальцев, так же, как у тебя, — на всякий случай уточнила Златыгорка.
Цыганка же вопила: дескать, бедная ты бедная, прибыла сюда из далеких краев, где оставила мать и суженого, и никогда ты с ними не свидишься!.. Посестрима при этих словах страшно побледнела. Но тут цыганка повела пальцем по линии жизни и в свою очередь побледнела, а после и посерела: линия жизни просочилась куда-то под рукав. Торопливо завернув его, цыганка увидала: жизненная линия тянется до… локтевого сгиба! Цыганка тихо выругалась и потребовала снять перчатку с левой руки. Шишок зашипел: не снимай, де! Но Златыгорка все ж таки сдернула черную перчатку. Когда серебряная шуица оказалась на свету, цыганка повалилась на домовика, которого, конечно, нелегко было сронить на землю. Придя в себя, женщина с жадностью вцепилась в серебряную ручку, на ладони которой были прорисованы все обычные линии, имелся даже бугор Венеры, да и с рисунками на пальцах, дающими отпечатки, у каждого на особицу, все было, кажись, в порядке. Понюхав руку, цыганка, в конце концов, воскликнула:
— Не хочу денег! Ничего с тебя не возьму! В первый раз такое вижу! Меня Гордана зовут, а тебя как?
Златыгорка представилась. Как зовут остальных, цыганку не волновало, но ради горбуньи-серебряной ручки она выслушала и другие имена. И, пристроившись сбоку, потелепалась с компанией. Шишок вновь хотел спровадить цыганку, дескать, иди своей дорогой, но вила неожиданно встала на защиту Горданы. Разве она мешает? Пускай идет, дорога-то общая… А цыганка принялась рассказывать, обращаясь большей частью к Златыгорке, но и на остальных иногда взглядывая.
Она, де, с поезда! Слыхали — американцы пассажирский состав разбомбили, из Салоник ехал! А она на заработки в Грецию ездила… Все пропало, бомба угодила в вагон — и все деньги, все платья, все куртки сгорели! С ней еще подруги ехали — никого не осталось, всех на кусочки разорвало! На мелкие цыганские кусочки! А метили-то в нее! Да. Крылатая ракета метила в нее, в Гордану! Но она перехитрила глупую ракету: как увидела, что та промахнулась, в мост угодила, так прямо на ходу, в чем была, с поезда соскочила — и деру! Только боится она, что этим дело не кончится… Ей бабка — когда она еще пешком под брюхом коня проходила — говорила: придет, дескать, такое время, когда за тобой топор станет гоняться! А топор — по-ихнему томагавк! Они так свою дурацкую ракету назвали! Вот охота и началась! Три месяца, мол, будет летать за тобой топор, разрушит полстраны, а попадет ли в нее, Гордану, нет ли — так и не сказала ведь бабка. Померла.
Тут Шишок в третий раз решил отвязаться от цыганки — к тому ж еще не простой, а сумасшедшей: дескать, ежели за ней ракеты станут гоняться, так им тем более не по пути! Как-то вот не хочется оказаться подле цыганки в момент, когда тот томагавк в нее жахнет! И в третий раз Златыгорка, уже совсем рассердившись, сказала, чтобы домовик оставил Гордану в покое, она пойдет с ними и до тех пор будет идти, покуда сама не решит свернуть в свою сторону…
«Ничего себе заявочки!» — переглянулись Ваня Житный и Шишок. Но поскольку все они оказались на Балканах из-за Златыгорки, явившейся невесть откуда, чтобы спасти белую вилу, а заодно и белый свет, то последнее слово, конечно, осталось за крылатой девушкой.
В попутном микроавтобусе катили в Лесковац, который, по словам Росицы Брегович, был знаменит тем, что здесь родился Гойко Митич, как раз и бегавший с томагавками в фильмах про индейцев. Но Ваня про кино знал мало, а уж Шишок со Златыгоркой — тем более… Только Гордана, услыхав про томагавки, заинтересовалась, да птахи, услыхав название фильма «След сокола», где тот Гойко снимался, стали кричать, что лететь в этот город, где такие следы, им чего-то вот не хочется!
Вышли на окраине городка. Шишок метил в столовую, дескать, он бы сейчас с превеликим удовольствием каши потрескал, но столовых что-то не наблюдалось, пришлось идти в бар «Чао». В баре с прощальным названием было пустовато, только за столиком в самом углу сидели двое мужчин в черной форме.
Толстый бармен за стойкой мрачно сказал, что света нет, поэтому кофе тоже нет. Предложить он может только ракию — хоть сливянку, хоть грушовку…
— А вода простая есть? — спросил Шишок. — И чего-нибудь пожрать…
— И еще позвонить бы… — попросила Росица Брегович, но бармен, поджав губы, отвечал, что воды тоже нет, и телефон не работает, что они, с луны свалились? После бомбежки все коммуникации нарушены… Тут цыганка Гордана закричала, что они не с луны, а как раз с разбомбленного поезда и свалились, с ними ребенок, все пить-есть хотят, что за беспредел!
Бармен тут мигом принес им соки, минералку, гору бутербродов и даже две тарелки каши — только вчерашней, холодной.
— И от рюмочки ракии никому еще плохо не становилось, — подойдя к посетителям во второй раз, мигнул бармен Шишку на графинчик в одной руке и букет рюмок — в другой.
Домовик, вздохнув, согласился. Но Ваня, помня, что постень после выпивки становится буйным, был начеку — извинился: дескать, нельзя ему… Зато Гордана от сливянки не отказалась, да и Златыгорка выпила рюмашку и облизнулась. Дескать, ого, лучше, чем винище!
— А то! — обрадовался бармен и представился: меня Стояном зовут, и подлил женщинам, да и себе плеснул.
Яна, видя, что ее заступница взялась за рюмку, мигом придвинулась поближе к Росице Брегович. А Шишок, учуяв, что происходит ущемление мужских прав и достоинств, понахмурился — и налил себе до краев. Ваня только охнул. Златыгорка же и соловью с жаворлёночком дала попробовать ракии, после чего птахи кверху лапками рухнули в тарелку с манной кашей, едва не утопли.
Люди в черной форме вышли из бара, грохнула стеклянная дверь. А бармен кивнул на них: дескать, наши ребята, армейские! А под утро, мол, сюда шиптары понаведались, совсем обнаглели! Ваня с Шишком непонимающе переглянулись: какие шиптары?.. Бармен удивился — что вы, совсем не в себе, контузило, что ли, вас? Албанцы, конечно! Он, де, не знает, как живой остался, обслуживая боевиков под автоматными стволами. Кстати, шиптары в таком же камуфляже были, что и вы… И чего им тут надо было?! Своим уж дал наводку, с ними парень был странный, вот, поди ж ты какой: с зеленой бородой и желтой собакой!
— Что?! — в три голоса вскричали домовик, человек и вила.
— Где они?! Куда подевались?! — заорал Шишок и шарахнул кулаком по столу.
Бармен пожал плечами, кто, де, их знает — они ж не по-сербски гуторили, разобрал он, правда, одно слово: Приштина — так, может, туда направились… Ежели, конечно, наши не пришьют их по дороге…
Шишок принялся выспрашивать у Стояна, как обращались шиптары с зеленобородым, бармен отвечал: никак не обращались, он понял так, что парень — тоже шиптар, говорил-то ведь по-ихнему!
И Ваня, ужасаясь, понял, что произошло: Березай по пятнистой одежке принял первых встречных за своих… Или решил, что они приведут к своим… Ну а услыхав албанскую речь, лешачонок, знать, тут же
