– Откуда он здесь? – Турусов уставился в голубые глаза Паши.
– Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе в снегу, смотрю – ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем, что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а он не открывается. Со злости чуть не сжег его. Оказывается, это над нами пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф! Вот я и решил его вместо столика иметь…
– «ТПСБ-1784», – вслух прочитал Турусов. – Это наш…
– Как ваш? – удивился Паша.
– Да это он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого номера как раз не хватает! – засмеялся Радецкий. – Расскажи лучше, как деньгу добываешь!
– А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы – они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь – расползаются.
– О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
– Вот, выбирай.
Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под ноги бросил.
– Так нехорошо! – мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными протянул матери.
Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.
– Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро добром возвращается, а зло – злом.
– Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! – Паша провел ладонью по своей бороде- щетке.
– Павел, ты можешь мне этот ящик дать? – Голос Турусова задрожал.
– Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и не было.
– Только сам его потащишь! – добавил Радецкий.
– И потащу! – упрямо буркнул Турусов.
– Тогда у меня к вам просьба тоже будет, – немного замешкавшись, сказал Павел. – Тут надо вещи одни забрать…
– Какие вещи? – спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.
– Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них можно и ящик оттащить.
– А кому эти вещи отдать?
– никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В них наверняка может быть что- нибудь интересное, может, деньги…
Турусов с недоверием покосился на Павла.
– Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой – если кто-то не возвращается больше месяца – мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов распотрошат, и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному, понимаете?
Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
– А что, часто не возвращаются? – спросил Радецкий.
– Бывает.
– Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот вещмешок! Может, там что пригодится потом? – заговорила молчавшая до этого момента Клавдия Николаевна.
– Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они…
– Мы возьмем! – твердо произнес Турусов.
Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух, сбитых поперечными планками лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком, шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек остаться, объяснила пальцами на снегу, как им выйти к поезду, и пожелала удачного пути.
К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил мороз, время от времени с кедров потревоженный ветром слетал снег.
– Мы так тоже можем не вернуться, – припрыгивая, сказал Радецкий.
Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя параллельными линиями выступавшие из снега.
– Дождемся, наверно, – медленно произнес он.
– Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь прикурить! Когда все просто – у тебя сложности возникают, а когда за шкуру думать время приходит – ты, как вырванный зуб мудрости, на все тебе наплевать!
– Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и устал я.
– Ящик… – задумчиво выдохнул Радецкий. – Надо проверить вещмешок, может, что из жратвы имеется.
Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.
– Маловато… и консервов нет. – Он с грустью развел руками.
– Не умрем. – Турусов огляделся, остановив взгляд на вещмешке. – А вот в историю, должно быть, не попадем… как ни крути…
– Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я – так бы и ехал ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел, разуверился, теперь ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я очки не ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и в историю хочу попасть только потому, что люблю ее.
– Нет истории, – упрямо и тихо проговорил Турусов.
– Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь, он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем… Погоди, ты еще сам Геростратом станешь и не заметишь, как это произойдет! Как мой предок говорил: «Самое неожиданное для свидетеля – это когда за три минуты он превращается в обвиняемого!» Я прекрасно знаю, что тебе все это небезразлично. Ты просто позер, но, наверное, не понимаешь этого. Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: «Один из Ивановых открыл потрясающую тайну!» А? Что, мало Ивановых прославилось? А хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь есть в ней место для тебя! Понимаешь, что есть?
– Я не все понимаю из того, что ты говоришь, – спокойно и четко сказал Турусов.
– А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая форма патологии, и к цифрам четырехзначным… Не придуривайся, Турусов!
– О чем ты? – Турусов приподнялся.
– Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все лишь ради того, чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас. Я так и не знаю до сих пор: ты придуриваешься, будто тебе ничего не известно, или это действительно так…
– Я ничего не понимаю, не знаю…
– Спроси у вора: вор ли он… Ладно, у нас еще масса времени на разговоры, до самого замерзания.
Откуда-то издалека раздался паровозный гудок, и сразу стало теплее. Радецкий радостно задергал руками, стянул с головы ушанку, помял ее и снова нахлобучил.
Состав не спеша выкатился из-за поворота. Одинаковые вагоны, выкрашенные школьной коричневой краской. Некоторые с открытыми дверьми. Зашипел остановившись.
– В этот давай! – Радецкий ткнул рукой на ближайшую теплушку.
Через пару минут они сидели в совершенно пустом вагоне. Правда, вагон уже нельзя было назвать пустым: в нем находился ящик, вещмешок и сопровождающие этого груза. Если бы у них и не было этого груза, они все равно остались бы сопровождающими. Эта профессия – просто образ жизни. Они сопровождали бы друг друга, воспринимая друг друга как груз, который необходимо доставить
