мне принять предложение голландца и нарисовать эскиз фамильного герба. И на следующую нашу с ним встречу я захватил изображение фамильного герба Джордана. Джордан, Джессон. Эти фамилии похожи, и еще мне понравилось, что Джордан был родом из Лимерика, этого гнездилища острословов. Да и девиз тоже показался подходящим: «Percussus resurgo» — «Ударь, и я поднимусь вновь». Просто идеальный девиз для человека, намеренного изменить свою жизнь.
— Ну и что же сказал этот ваш Штюмпф?
— Сказал, что мне следует распрощаться с идеями вторичной переработки сырья, которые проповедовались и осуществлялись компанией отца. Моя задача, сказал он, создать
— А почему недостает одного пальца?
— Еще в молодости отец повредил руку специальными ножницами для резки металла, их называли «аллигаторами». Возможно, вы обратили внимание на странное дверное кольцо и обилие книг по ампутации. Вот и пришлось как-то это отразить.
— А мать? Где и чем представлена она?
— С мамой оказалось сложнее. Сначала я хотел представить ее в виде гарпии, женщины-стервятника, но, узнав о гордой, независимой натуре этого существа, отказался от такой идеи. Мать, как вы уже знаете, была более общительной. В конце концов я решил изобразить ее сущность в виде орнаментального щита с пятнами, что символизирует брак-мезальянс.
— И как реагировал на это ваш лекарь?
— Иначе, чем я предполагал. Кинул на рисунок всего один взгляд и спросил: «Ну а где же ваше место среди всех этих малопочетных символов?»
— Вопрос с подковыркой.
— Да уж. А потом сказал, что предложение ван Везеля содержало в себе истину, которую я сознательно отказывался признавать. А именно: прошлое не столько наследуется, сколько делается. Сказал, что сын должен сам создать себе отца, чтобы выстроить свое прошлое заново. И предложил мне отразить в гербе и себя, саму свою сущность, причем без всякой жалости и снисхождения. Ну и вот, покопавшись в геральдических текстах, энциклопедиях о животных и проштудировав два словаря символов, я выбрал нечто мне примерно соответствующее. А именно — василиска.
— Создание, которое содрогается при виде собственного отражения?
— Да, в те времена я относился к себе с омерзением.
— Ну а книга в книге?
— Эта идея почерпнута из навязчивого кошмара. Мне часто снилось, как я бреду по пустыне совершенно обнаженный, иду, изнемогая от жары и усталости, и вдруг вырубаюсь. Ну а когда прихожу в себя — и это, разумеется, тоже во сне, — вижу, что лежу на песке рядом с книгой.
— С какой книгой?
Джессон усмехнулся:
— Это был первый вопрос, который задал мне Штюмпф. На обложке книги не имелось названия. Как не было его и в другой книге, которую я обнаружил внутри. И я всячески пытался убедить себя, что эта странная книга не так уж и важна, что в ней нет ничего особенного. И что вообще вся эта история, весь этот сон ничего не значат, ведь людям часто снятся сны, где они умирают от жажды, видят воду, но им никто ее не дает.
— Ну и что же Штюмпф? Удовлетворился этим объяснением?
— Как бы не так! Он расценил книгу в книге как показатель регрессии, за которым крылось инфантильное желание сохранить то или иное положение вещей навеки. А также как знак недоверия с моей стороны к книгам без названия.
— Но вы же сами говорили, что не любите все незавершенное и непонятное.
— Именно Штюмпф помог мне выявить эту черту и, фигурально выражаясь, вывел тем самым меня из пустыни.
— Последний вопрос. К чему понадобилось менять имя? Почему из Генри Форда Джессона-младшего вы превратились в Генри Джеймса Джессона-третьего?
— Отдавал тем самым особую дань писателю, которого рекомендовал мне все тот же Штюмпф. Считал, что Генри Джеймс своими произведениями укажет мне путь к преодолению летаргии, присущей некоторым молодым людям.
— И что же, получилось?
Джессон кивнул.
— На протяжении довольно долгого времени я был одержим одной лишь мечтой — соединиться узами брака со свободой и знаниями в духе Изабель Арчер. Мне казалось, то был единственный способ спастись от разлагающего душу влияния этого мира утильсырья. Меня так восхитил Джеймс, что я решил взять себе это второе имя.
Я с трудом удержался от упоминания о широко известных неумеренных сексуальных аппетитах этого писателя.
— И все же не совсем понимаю, что означает приставка «третий». Вы добавили эту цифру, сочтя, что она придаст имени элемент аристократичности?
— Да нет. Это, скорее, для размера. Так звучит поэтичнее.
— И как же оценил ваш герб Штюмпф?
— Положительно. Надо сказать, он опубликовал отчеты о наших встречах в одном из медицинских журналов: «Терапевтический эффект изобретения собственного фамильного герба». Он пришел к выводу, что моя «геральдическая автобиография» привела к классическому выявлению индивидуальности. Наверное, так оно и было. Я стал новым человеком с новым именем, защищенным собственным фамильным гербом. И многим из своих нынешних страстей и увлечений, в том числе занятию наукой и собиранию первых изданий, ну, к примеру, таких как «Хроники», я обязан прежде всего Штюмпфу.
Я удивился.
— А откуда вам известно, что «Хроники» — первое издание?
— Должно быть, тот человек с аукциона что-то говорил на эту тему. А почему вы спрашиваете? Разве это так уж важно?
— Он упоминал о последующих изданиях?
— Не припоминаю. Но даже если и упоминал, что с того?
— Неужели не понимаете?
— Простите, нет.
— Мне пора, — сказал я. — И не беспокойтесь. Не стану звонить до тех пор, пока не сделаю какого- нибудь потрясающего открытия.
Я начал поспешно собирать свои вещи.
Джессон спросил:
— А вы захватили с собой зонтик?
— Нет.
— Тогда надо позвонить Эндрю. Вы только посмотрите, что творится на улице.
Я выглянул во двор. По крытой аркаде сбегали струи дождя.
После недолгих переговоров с хозяином Эндрю снабдил меня изысканным английским зонтом с резной ручкой из грецкого ореха.
— Нет, я не могу его взять, — сказал я Джессону. — Он, наверное, очень дорогой.
В ответ он скроил смешную гримасу:
— Что ж, считайте, я вам его подарил.
— За какие такие заслуги?
— За то, что заставило вас вдруг сорваться с места и мчаться в дождь. За проявленное рвение.
