Летом 1926 или 1927 года я однажды встретила в коридоре Коминтерна Пальмиро Тольятти, представителя итальянской компартии[125]. (Тогда его звали Эрколи.) Он у меня спросил, не знаю ли я, куда он может на некоторое время поместить жену и маленького сына. Вечером того же дня они должны были приехать из Италии. Тольятти не хотел, чтобы сын его жил в душной московской гостинице. Я предложила Тольятти отвезти семью на нашу дачу в Серебряный Бор. Там на третьем этаже постоянно жил наш шофёр.
Тольятти с благодарностью принял моё предложение. Для его семьи приготовили спальню на втором этаже. Приехали на дачу вечером и рано легли спать. Я попросила жену нашего шофёра утром приготовить для гостей завтрак, но когда проснулась, в доме стояла тишина. Из комнаты Тольятти не слышно было ни звука. Будить мы гостей не стали — пусть отдохнут с дороги.
Наконец около двенадцати часов дня я решилась к ним постучаться. Тольятти подал голос, но сказал, что раздет и открыть дверь не может. Ночью украли все их вещи! Когда я, наконец, вошла в комнату, все трое лежали в постелях, натянув одеяла до подбородка. Воры унесли деньги, часы, кошельки, всю одежду. Они, видимо, взобрались на балкон и через открытое окно проникли в комнату. К счастью, в гостинице «Люкс» у Тольятти оказалась кое-какая одежда, и мы послали за ней шофёра. Но для жены его найти одежду было не так-то просто. Думаю, она помнит своё первое знакомство с жизнью в СССР.
Некоторых руководителей, как, например, Отто Куусинена и его подопечного Мауно Хеймо, в Коминтерне не всегда умели оценить. Оба они старались держаться в тени, в отличие от тех работников, что умели себя подать. К последним, мне кажется, можно причислить Григория Зиновьева, Карла Радека и Георгия Димитрова.
В 1921 году Зиновьев был снова избран председателем Президиума Исполкома, но для Коминтерна он был лишь вывеской: его политическое честолюбие было направлено на другие цели, главным своим делом он считал работу первым секретарём Ленинградского обкома партии, она занимала почти всё его время. На международных совещаниях он, правда, всё же произносил речи, иногда публиковал статьи. Многое из этих речей и статей принадлежало перу других, в частности Отто. В коминтерновских кругах у Зиновьева было два прозвища: «ленинградский царёк» и второе, придуманное Отто, — «сатрап».
Когда Зиновьев бывал в Москве, он большей частью занимался делами, не имевшими никакого отношения к Коминтерну. Его кабинет и квартира находились в Кремле, за все годы в Коминтерне я видела его всего два раза. Он должен был подписывать некоторые документы, и помню, как Отто отправлял Мауно Хеймо к нему с бумагами, но тот возвращался ни с чем: Зиновьева опять не оказывалось в Москве.
Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитёр, с людьми груб и неотёсан. Большинство женщин испытывало к нему неприязнь: это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчинённым был излишне требователен, с начальством — подхалим. Мой муж, который тоже был отнюдь не ангелом, в разговорах со мной называл Зиновьева беспринципным оппортунистом. Правда, какое-то время вынужден был выступать с ним заодно. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться. Осенью 1926 года его вывели из ЦК партии и из Коминтерна. В Коминтерне этим не были огорчены. Отто повезло — его лучший друг из русских Николай Бухарин занял место председателя в Исполкоме Коминтерна[126].
Карл Радек представлял СССР на Международном конгрессе мира в Гааге 10—15 декабря 1922 года. Конгресс был созван социал-демократическим интернационалом профсоюзов в целях предотвращения новой мировой войны[127]. За границей Радек считался могущественным большевистским руководителем. Родом он был из Австрии, участвовал в германских мятежах, а в Коминтерне стремился быть всегда на виду, выступал как специалист по разнообразнейшим вопросам. Но на политику Коминтерна он особого влияния не оказывал, даже ни разу не избирался в Политический секретариат. Чрезвычайно способный, надо отметить, журналист, он многие годы был главным редактором «Известий». Звезда Радека закатилась, когда почти всю вину за неудачу с германской революцией взвалили на него одного. Он был выведен из Исполкома Коминтерна и из ЦК партии и несколько лет занимал весьма незначительные посты.
Радек был маленький, скользкий как уж человечек, любил делать ехидные замечания; у него не было ни внешних, ни каких-либо других данных руководителя. Кажется, Лариса Рейснер была единственным человеком, находившим его милым и достойным восхищения. Отто не питал к Радеку уважения, относился к нему с недоверием.
Георгия Димитрова я уже упоминала в связи со взрывом бомбы в Софийском соборе в 1925 году. После этого прискорбного приключения он работал в различных отделах Коминтерна, но всякий раз его приходилось смещать: его интересовали только выпивки и женщины. Когда возмущение и жалобы достигали предела, его куда-нибудь переводили. В Коминтерне попросту отказывались с ним работать, и его отправили в другое здание, в Крестинтерн, к старику Мещерякову[128] . Однажды в кабинет Отто (я была там) ворвался Мещеряков: «Товарищ Куусинен, нужно поговорить! Заберите Димитрова! Он ничего в нашей работе не понимает, знает только пить и соблазнять наших девушек. Я не начальник отдела, пока он там! Пожалуйста, заберите его от меня!»
Отто обещал что-нибудь придумать, а когда Мещеряков ушёл, он сказал мне смеясь: «Никто не хочет связываться с Димитровым. Куда его деть? Лучше, наверное, отправить обратно на Балканы». И отправили. Вместе с двумя другими учащимися Ленинской школы — Таневым[129] и Поповым[130]. Через несколько лет, году в 1930-м, их всех перевели в Берлин. Когда они в 1933 году были арестованы по обвинению в поджоге рейхстага, Отто использовал ситуацию для широкой антифашистской акции. Эти трое выступали как невинные мученики. Коминтерн начал пропагандистскую войну. Публикациями он оказывал большое влияние на профсоюзы всего мира. На лейпцигском процессе нацистские руководители потерпели моральное поражение, а Димитров произнёс свою знаменитую политическую речь. В Москве, правда, не верили, что Димитров сам может подготовить «политически выверенную» пламенную речь, он и по-немецки говорил неважно. Поэтому Отто получил задание написать длинное, вдохновенное обвинение фашизму. Димитров должен был зачитать речь как свою. Отвезти текст речи в Лейпциг поехала младшая дочь Отто — Риика, в паспорте проходившая как жена Попова, обвиняемого вместе с Димитровым. «Госпожа Попова» поехала в Германию в сопровождении русского адвоката. Во время процесса в речах защитника не раз мелькали мысли Отто. Когда настала очередь Димитрова, он произнёс речь весьма драматично, и все поверили, что он написал её сам, находясь под следствием[131].
Речь привлекла всеобщее внимание. Когда Димитров со своими товарищами вернулся в Москву, многие коммунисты и антифашисты превозносили их как «пионеров борьбы с фашизмом». Менее известна судьба товарищей Димитрова в СССР: Танев был расстрелян, а Попов сгинул в одном из лагерей. Сам Димитров стал генеральным секретарем ИККИ — Коминтерн обрёл нового руководителя. Такова была вывеска. В действительности все важнейшие решения принимались теми же людьми, что и прежде.
У Димитрова был диабет, здоровье его резко ухудшилось, но, несмотря на это, на торжественных заседаниях он выступал как «мастер». Куусинен был рад — он не любил быть в центре внимания, не любил произносить речи, добиваться признания масс. С гораздо большим удовольствием он плёл на заднем плане, вдали от людских глаз, интриги. В отличие от многих людей, Димитрову было суждено умереть своей смертью в 1949 году от диабета.
В 1927 году политический секретариат планировал переезд части Коминтерна в Берлин[132]. Оттуда, из центра Европы, легче было бы наладить связь со всем миром. Кроме того, в середине 20-х годов в Германии было демократическое правительство и сильная компартия. Подталкивало к переезду и то, что между Коминтерном и наркоматом иностранных дел шли постоянные стычки. Комиссар иностранных дел Чичерин относился к Коминтерну холодно, считая, что тайные связи Коминтерна с иностранными компартиями через посольство СССР вредили репутации советского правительства. Немцы, работавшие в Коминтерне, были, конечно, всей душой за переезд. Но положение в Германии становилось всё сложнее, к власти пришли национал-социалисты, и от планов пришлось пока отказаться.
