В мае 1943 года мир с удивлением узнал о роспуске Коминтерна. Для меня это не было неожиданностью, я прекрасно видела, как всё меньше и меньше оставалось работников; было уничтожено столько способных людей, что организация потеряла дееспособность. Кроме того, Коминтерн своей подстрекательской деятельностью ставил под угрозу сотрудничество СССР с западными странами. Советское руководство стремилось создать видимость того, что отныне никто не собирается рушить капитализм и разжигать мировую революцию. Но главной причиной, почему Коминтерн стал не нужен, был, мне кажется, тот факт, что Сталин увидел нереальность мировой революции, которая достигалась бы внутренними мятежами. Сталин начал явно склоняться к той мысли, которую Куусинен высказывал мне ещё за несколько лет до того: коммунизм должен насаждаться, прежде всего, с оружием в руках, путём присоединения к сфере его владения новых территорий. Начать предполагалось с Финляндии.
Десятки лет уничтожались человеческие жизни, через Коминтерн переправлялись огромные средства для свержения правительств в других странах. Ещё до того как революция закрепила свои позиции в СССР, Коминтерн делал всё возможное, чтобы распространить идеи коммунизма на капиталистические страны. От всех этих усилий не осталось ничего — ушли из жизни почти все практические «проводники» этих идей. Не осталось ничего — кроме воспоминаний тех немногих людей, что выжили.
Когда Гитлер в 1933 году пришёл к власти, в Берлин был послан секретарь Куусинена Ниило Виртанен. Кроме него в берлинском бюро работало лишь несколько секретарей и курьеров. Бюро должно было поддерживать связь между Москвой и большей частью компартий мира, что было нелёгкой задачей. Деятельность бюро прекратилась, когда был арестован Виртанен. Об этом я расскажу в последующих главах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. В Америке
Весной 1930 года я присутствовала на заседании американской комиссии Коминтерна, созванной моим мужем. Заседание вёл он сам. Участвовали Мануильский, Пятницкий и Эверт, из американцев — Уильям Фостер[133], Джей Ловстон [134], Эрл Браудер[135] и два известных американских коммуниста, по национальности финны, Хенри Пуро[136] и Матти Тенхунен[137] — они представляли Нью-Йоркский финский рабочий союз. Были на заседании Мауно Хеймо и ещё несколько человек, имён которых я уже не помню. Комиссия разбирала конфликт, возникший между компартией США и финским рабочим союзом. Компартия США постоянно подвергалась резкой критике за то, что распалась на множество группировок, не сумела привлечь коренное американское население в свои ряды. Открывая заседание, Отто сказал, что руководство компартии США тратит на внутренние конфликты больше сил и времени, чем на борьбу с капитализмом.
Первым слово взял Эверт, один из руководителей германской компартии, член Исполкома. Он только что провёл месяц в США, пытаясь уладить разногласия в компартии и выяснить, почему так мал приток новых членов. С едким сарказмом Эверт вначале высмеял американскую компартию, которая якобы так слаба, что ни один уважающий себя рабочий не хочет в неё вступать. Затем он продолжал:
— За всё время моей работы я не раз расследовал внутрипартийные конфликты, и мне всегда удавалось выяснить их причины. Но в компартии США внутренняя борьба стала целой наукой, конфликты настолько многоступенчаты, что в них не суждено разобраться никому. Можете посылать в Америку кого угодно — ни один человек не сможет найти правых и виноватых. В чём причина кипения? Ясно одно: во внутрипартийной борьбе участие принимают все — вплоть до почтальонов! Однажды вечером Фостер собственноручно опустил около дома письмо в почтовый ящик, а на следующий день его конкурент Ловстон получил по почте копию этого письма! Никто не в состоянии объяснить, отчего и как началась эта борьба, и, значит, никто не сможет найти способа её прекратить.
Следующим выступал Мануильский, он предъявил обвинения председателю партии Фостеру. В партию не привлекают новых членов, сказал он. Американские рабочие охотно вступают в профсоюз, но не в компартию. Мануильский резко критиковал Фостера:
— Ты, товарищ Фостер, пришёл из международного профсоюзного движения, и твоя позиция доказывает, что ты и теперь всего лишь профсоюзный деятель и останешься им навсегда. Ты никогда не сможешь стать хорошим коммунистом. Ты, видимо, и не понимаешь, что такое коммунизм.
На это Фостер ответил так же резко:
— Я действительно опытный профсоюзный деятель. Меня закалил профсоюз, и вот такой я теперь есть. Всем известно, что из крутого яйца яйцо всмятку уже не получится!
Замечание Фостера вызвало смех и аплодисменты. Компартия США постоянно нуждалась в деньгах. В неё входили в основном рабочие-иммигранты, и взносы они платили далеко не всегда. Коренные американцы вступали в партию редко. Зато бесчисленные иноязычные клубы и союзы, в которых иммигранты встречались, чтобы поговорить на родном языке о своей родине, были богатыми организациями. Почти у всех выходцев из Европы были свои национальные союзы в Нью-Йорке и их филиалы во всех крупных городах страны. Многие имели гораздо больше средств, чем компартия, поэтому коммунисты стремились привлечь эти организации в партию. Тогда финансовую помощь, регулярно поступающую от Коминтерна, можно было бы сократить. Но пока что в партию вступали только еврейские организации.
Коммунисты очень интересовались и финским рабочим союзом. Это была разветвлённая, богатая, в основном неполитическая организация. Штаб её находился в Нью-Йорке, а филиалы — во всех районах США, где жили финны. Союзу принадлежало большое здание «Хаал» в восточной части Нью-Йорка, в Гарлеме, на 125-й улице. Здание было приобретено за счёт ссуд, выделенных членами союза. В нём было немало помещений: комнаты для собраний, баня, ресторан, театр и большой актовый зал, сдача их в аренду приносила к тому же неплохой доход. Финскому союзу принадлежало пять независимых в экономическом отношении газет, тогда как партийная газета «Дейли Уоркер» существовала только за счёт субсидий Москвы.
Правда, многие члены правления финского союза были членами компартии (Хенри Пуро входил даже в политбюро), хотя правление в целом относилось к действиям партии с недоверием. Партия, например, проводила в «Хаале» партийные собрания, но платить за аренду помещения отказывалась. Коммунисты также требовали, чтобы каждый член финского союза, принятого в партию как коллективный член, платил партийные взносы, и чтобы финны выписывали «Дейли Уоркер» независимо от того, знают они английский или нет. Такое отношение вызывало среди финнов вполне понятное недовольство.
На заседании в Москве Пуро и Тенхунен о своих претензиях почти не говорили. Зато секретарь компартии США Браудер поносил финский рабочий союз за самоуправство, уверял, что деятельность его направлена против интересов партии.
Однако руководители Коминтерна приняли сторону финнов: они считали, что финский союз имел большее право на независимость, чем еврейский. Обосновывалось это тем, что финны и у себя на родине, и в других странах всегда были настоящими рабочими, а еврейские коммунисты Нью-Йорка в большинстве своём — мелкие лавочники, бизнесмены, нанимающие рабочую силу. По московским понятиям, это были капиталисты, эксплуатирующие рабочий класс. Так было в теории. На практике же всё выглядело иначе: евреям простили все их капиталистические грехи, ведь их союз переводил в партийную кассу немалые суммы. Именно поэтому среди функционеров партии оказалось немало евреев.
Заседание шло напряжённое. Руководство Коминтерна пришло к выводу, что компартия США действовала неправильно, стремясь вовлечь в партию целые организации. Этим был нарушен устав Коминтерна, принятый на третьем конгрессе. Партия имеет право — и даже обязана — вести пропагандистскую деятельность среди иммигрантов, но недопустимо вести приём коллективных членов, а потом требовать, чтобы каждый из группы платил партвзносы или выписывал газеты, которые не может прочитать.
Руководители компартии США пробыли в Москве несколько месяцев и повсюду говорили друг о друге гадости, по очереди пытаясь втереться в доверие к Пятницкому, казначею Коминтерна. В конце концов, они всем надоели, им было велено покончить с конфликтами и заняться делами партии.
