Когда Фостер со свитой, наконец, уехал, Куусинен написал «открытое письмо» финскому рабочему союзу Нью-Йорка. В соответствии с решением московского заседания он подтвердил, что союз имеет право на полную независимость, но очень просил разобраться в конфликтах между союзом и компартией. Письмо было опубликовано в газетах финского союза. Коммунистической партии пришлось временно от финнов отступиться. Позиция, занятая Коминтерном, явилась, конечно, тяжёлым ударом для американской компартии.
В Коминтерне прекрасно понимали, что мировая революция вряд ли начнётся с Америки, и внимания на американскую партию обращали мало. Для Коминтерна было куда важнее заручиться поддержкой финского союза.
Жалобы из Америки не прекращались. Компартия не соблюдала решений, принятых в Москве, и руководство Коминтерна решило направить в Америку человека, который бы разобрался в обстановке. Выбор пал на Юрьё Сирола. Он когда-то по заданию Коминтерна провёл несколько лет в Америке, даже преподавал там в финской школе и хорошо говорил по-английски. Но Сирола ехать отказался, предложил меня. Я учила английский в школе, позже брала уроки у миссис Биттельман, жены американского сотрудника Коминтерна[138]. Сирола спросил, согласна ли я ехать, я согласилась, с условием, что Отто не будет против. О том, что мне эта мысль была очень по душе, я молчала.
Долгое время ничего не было слышно. Но однажды Отто приехал домой удивительно мрачный. Долго молчал, потом спросил:
— Ты бы хотела поехать в Америку, выяснить, что у них там за конфликт между компартией и финским союзом?
Я ответила:
— Да.
Отто возмутился:
— Ах, так, значит, ты хочешь со мной расстаться!
Я ничего не ответила. В тот вечер мы больше не произнесли ни слова.
Через несколько месяцев, в конце января 1931 года я села в поезд Москва — Берлин. Еду в Америку! Моим попутчиком был Куллерво Маннер, он должен был представлять Исполком Коминтерна в Торонто, на конгрессе канадской компартии. Маннер не знал английского, редко ездил один, и я получила задание сопровождать его до Торонто. Я рада была возможности посмотреть Канаду. Меня, правда, немного удивило, что в Торонто послали человека, не говорящего по-английски. Лишь много позже я узнала, почему был выбран именно Маннер. Куусинен хотел удалить его из Москвы и тем временем подготовить его окончательное отстранение от дел.
Никаких душевных неудобств, уезжая из Москвы, я не испытывала, наоборот, была рада, что на какое-то время вырвусь из душной канцелярской атмосферы Коминтерна. Да и в городе обстановка становилась всё тягостнее. Недавно начавшаяся принудительная коллективизация бросала мрачный отсвет и на жизнь города. Ходили страшные слухи о жестокостях в деревне и о голоде, вызванном насильственным объединением крестьянских хозяйств. Крестьян арестовывали и расстреливали, если они отказывались сдавать свою землю и скот. В Москве правительство пыталось предотвратить голод, но всё напрасно — люди голодали, магазины были пусты. Неудивительно, что я обрадовалась поездке, хотя пока не знала, сколько пробуду в Америке.
У меня был шведский паспорт на имя госпожи Элизабет Петтерсон, мне его достала госпожа Сигне Силлен[139], агент Коминтерна в Стокгольме. Она же достала подложный паспорт для Маннера. В Берлине мы взяли билеты на поезд до французского порта Шербур, а оттуда отправились морем в Канаду. Через десять дней мы приплыли в Галифакс. Всю дорогу Маннер волновался из-за подложного паспорта. С такими нервами нельзя заниматься секретной работой!
Он страшно перетрусил, когда служащий паспортного отдела заговорил с ним в Галифаксе по- шведски, и не хотел верить, что другой господин, говоривший по-шведски, оказался в поезде рядом с нами случайно.
Не знаю, какое ещё спецзадание было у Маннера в Канаде, кроме официального — представлять Коминтерн на съезде канадской компартии и уладить некоторые конфликты между компартией Канады и финским рабочим союзом. Я оставила его на попечение канадских друзей и готовилась к поездке в Нью- Йорк. Визу я получила без всяких затруднений в консульстве США в Торонто.
Я много слышала об Америке, но действительность превзошла все ожидания. Небоскрёбы Нью-Йорка меня потрясли, я восхищалась продуманной планировкой улиц: даже новичок легко ориентируется в бесконечном море зданий. Но больше всего меня поразило, как легко снять номер в гостинице: надо лишь заполнить бланк, документов никто не спрашивает.
Руководители финского рабочего союза устроили чрезвычайно тёплую встречу. За время моей поездки союз оплачивал все мои расходы, отвёл под кабинеты две комнаты, одну — мне, другую — секретарю. Хотя я в США не занимала никакого официального положения, я имела полную свободу деятельности, мои предложения выслушивались всегда с интересом.
Первым делом надо было изучить работу редакций пяти финских изданий. Наиболее крупная газета, «Тюёмиес», издавалась в Супериоре, штат Висконсин, где жило много финнов. Они частично и финансировали газету. Редакция имела свою типографию. Помимо «Тюёмиес» в Супериоре издавался популярный еженедельный журнал «Пуникки». В Астории, штат Орегон, выходила газета «Товери» и еженедельник для женщин «Товеритар», редакция у них была общая. Но финнов там жило мало, тираж был невелик, и редакция едва сводила концы с концами. Такие же трудности испытывала и газета «Этеенпяйн», выходившая в Ворчестере, штат Массачусетс.
Я была удивлена, узнав, что в Нью-Йорке, где финская колония самая крупная, не выходило ни одной финской газеты.
Гораздо логичнее выпускать крупнейшую газету в Нью-Йорке, ведь там находилось и руководство союза. Я предложила «Этеенпяйн» перевести из Ворчестера в Нью-Йорк. «Этеенпяйн» — для восточных регионов, а «Тюёмиес» — для западных. Далее я предложила закрыть «Товери», а «Пуникки» и «Товеритар» издавать в Нью-Йорке под новым названием «Тюёляйснайнен». Мои предложения были одобрены и осуществлены.
До заседания Коминтерна в 1930 году все финские газеты считались органами компартии США, но потом положение изменилось.
Печатный станок старого образца не имело смысла перевозить из Ворчестера в Нью-Йорк. Союз купил новый типографский станок, который поставили в подвале помещения компартии, поскольку наверху того же здания финский союз снимал ещё несколько кабинетов. Компартия воспользовалась ситуацией и стала печатать «Дейли Уоркер» и другие свои издания в новой типографии, отказываясь платить за бумагу и работу. После долгих препирательств коммунисты согласились оплачивать лишь незначительную часть типографских расходов. Партийная касса была всегда пуста, деньги поступали из Москвы и от коммунистов, входящих в руководство рабочего союза. Но большую часть американских финнов компартия не интересовала, им было вполне достаточно рабочего союза. Поэтому на одном из общих собраний союза было решено, что каждый член союза волен сам решать, будет ли вступать в компартию.
Я получила полномочия и принялась по-новому организовывать работу печати. Я должна была укомплектовать редакции прежними работниками и принять новых. Занималась и финансовыми вопросами. Особое значение придавала отделу рекламы, им заведовал толковый коммерсант, нам с ним удавалось получать рекламу от многих, и не только финских, предприятий, от врачей, адвокатов. Редакторы газеты «Этеенпяйн» обычно обсуждали со мной главные события дня, почти каждый вечер я беседовала с главным редактором. Иногда я правила стиль, пыталась улучшить общий уровень газеты. Мы старались публиковать в газете больше статей о Финляндии, финнов очень интересовала покинутая родина.
Старый печатный станок в Ворчестере решено было продать. В Москве это стало известно, и Сирола написал мне, что ленинградская финская газета «Вапаус» готова его купить. Руководство финского союза в Нью-Йорке решило этот станок подарить ленинградским финнам. Его разобрали и отправили в Россию, но там выяснилось, что собрать его некому, попросили направить в Ленинград специалистов. Поехало трое наборщиков из американских финнов. Закончив работу, двое из них, Вирккула и Юрвелин, вернулись в
