первого класса. Я всегда любила море, хорошо переносила качку, но это путешествие было особенно приятным: у меня были милые попутчики, они дали мне множество хороших советов, касающихся Китая и Японии. Пароход заходил в Порт-Саид, в Массауа в Эритрее, а потом в Индийском океане мы попали в страшный шторм. В Бомбее я видела, как бедно живут индийцы и насколько они суеверны. Огромное впечатление произвёл на меня Цейлон, для пассажиров там провели экскурсию. Это и был тот рай, из которого изгнали Адама и Еву! Потом причаливали на безлюдной Суматре, в Джакарте (в то время Батавии), об этих местах я не запомнила ничего. Заходили ещё в несколько портов Индокитая, в Гонконг и в середине сентября приплыли в Шанхай. Путешествие длилось шесть недель. Я с грустью сошла с «Конте Верде», где мне было так хорошо. Я тогда и не подозревала, что через два года проделаю тот же путь на том же пароходе.
Мои попутчики-итальянцы отговаривали меня останавливаться в гостинице на улице Бубблинг Уелл, как было условлено в Москве. Говорили, что она пользуется дурной славой. Как случилось, что люди Берзина так плохо знали жизнь вне СССР? Мне рекомендовали первоклассный отель «Палас». Я сняла там номер в надежде, что связной меня найдёт. Для верности я телеграфировала библиотекарю в Стокгольм: нужной книги не нашла, остановилась в отеле «Палас».
Через несколько дней после моего приезда в отеле появилась молодая женщина, говорившая по- немецки. Она должна была отвезти меня к «шефу». Мы поехали на такси во французскую часть города, остановились на бульваре Фоха. Шеф представился как доктор Босх, женщина была радисткой, звали её Элли.
Босх выразил недовольство тем, что я сама выбрала гостиницу. Это был резидент, глава тайной спецслужбы СССР в Шанхае, ему подчинялись все советские агенты на Дальнем Востоке. Он, правда, признал, что я на особом положении, потому что приказы буду получать прямо из Москвы. Он поинтересовался моим заданием, но я ответила, что конкретных заданий пока не получала. Ему это явно не понравилось. Я ни в коем случае не должна ехать дальше, пока он не получит на то разрешение из Москвы, сказал он. Последнее время трудно связаться по радио с «Висбаденом» (Владивостоком), поэтому я должна терпеливо ждать, так как с «Мюнхеном» (Москвой) прямой связи нет. Мне показалось странным, что он так неосторожно и без особой надобности раскрыл мне кодовые названия. Босх допустил и вторую небрежность: когда он ненадолго вышел из комнаты, на столе, среди бумаг, я увидела его паспорт. Я быстро в него заглянула: он был выдан на имя латыша Абрамова.
Элли тоже нарушила правила секретной службы, показав мне, что радиопередатчик хранится за шкафом. Родом она была из Люксембурга, в Шанхай приехала из Москвы на несколько недель раньше меня. Лишь через много лет я узнала, что настоящая фамилия Абрамова — Бронин, что они с Элли женаты, оба из Москвы. Они мне показались людьми малообразованными, и, находясь в Шанхае, я по возможности старалась их избегать. У Босха я однажды познакомилась с одним из его агентов — Войтом, представителем германской фирмы «Сименс».
Я пробыла в Шанхае около месяца, пока из «Висбадена» не пришло, наконец, разрешение продолжать путь. Босх сообщил, что ехать я должна в Токио, спросил, где собираюсь остановиться. Мои попутчики-итальянцы рекомендовали мне отель «Империал», и мы с Босхом условились, что меня там разыщет «доктор». Босх дал мне денег на дорогу.
Скоро я буду в Японии! Я заказала каюту на американском пароходе «Президент Джэксон» и через неделю, в конце ноября, прибыла в Кобэ. Меня встречали в гавани несколько моих друзей-итальянцев, которым я сообщила о своём приезде. Я пробыла в Кобэ неделю, потом отправилась в Токио. И вот я в «Империале», началась моя жизнь в Японии — счастливое время! Жаль, что два года, которые мне суждено было там провести, пролетели так быстро…
Отель «Империал», длинное низкое здание жёлтого и красного кирпича, находился неподалеку от императорского дворца. Отель был построен по проекту американского архитектора Франка Ллойда Райта. По стилю он совершенно отличался от окружающих его современных зданий, напоминая скорее древнее жилище индейцев в Центральной Америке. Чтобы избежать разрушений во время землетрясения, под здание не был подведён единый монолитный фундамент, и стояло оно, как ни странно, у самого моря, на илистом берегу. Во время землетрясения 1923 года отель нимало не пострадал. Рассказывали, что, узнав об этом, Райт отбил телеграмму: «Я был в этом уверен!» Фойе и ресторан отеля «Империал» были излюбленным местом встреч элитарной публики из разных стран. Там назначали встречи дипломаты, коммерсанты, журналисты, а порой даже разведчики. Выходившая на английском газета «Джапан Таймс» публиковала имена вновь прибывших и давала светскую хронику об иностранцах в Токио. Постоянно жить в «Империале» было не очень удобно, хотя это был очень уютный, со вкусом обставленный отель.
Я и суток не пробыла в «Империале», как в моём номере зазвонил телефон и мужской голос попросил дать интервью для газеты «Асахи». Я поняла, что должна согласиться. Очень скоро ко мне пришёл какой-то барон Накано[148] с фотографом. Накано брал интервью для газеты, но я не сомневалась, что он подослан полицией. Был он исключительно вежлив и тактичен. Интервью было опубликовано на следующий же день. Со временем барон Накано стал моим хорошим другом, с его помощью передо мной раскрылись многие двери, обычно закрытые для иностранцев. Мне всегда помогал и другой журналист — Уехара из «Джапан Таймс», это был очень образованный человек.
Я твёрдо решила выучить японский и, не теряя времени, уже через неделю пошла на первый урок в школу Ваккари. Господин Ваккари был итальянец, он давал японцам уроки английского, а его жена Энко учила иностранцев японскому. Многие из её учеников были работниками посольств. Энко была хорошим преподавателем, скоро мы с ней подружились, и это дало мне возможность расспрашивать её о таких сторонах жизни Японии, о которых говорить с иностранцами было не принято. Разговорный японский давался мне легко — язык мелодичен, фразы не длинные, и слова произносятся чётко. Но научиться писать иероглифы иностранцу почти невозможно. В японском много вежливых, изысканных обращений и чрезвычайно мало слов, выражающих любовь и нежность. Японец привык скрывать свои чувства, особенно имея дело с иностранцами, прикрывая их вежливым обхождением. Но было бы неверно думать, что японцы не испытывают горячих чувств, просто они об этом не говорят; они никогда не жалуются на неприятности и даже в несчастье умеют улыбаться и смеяться. Японцы считают, что ни у кого нет права отягощать душу ближнего своими заботами; японскому характеру, прежде всего, присуще самообладание.
Рождество я провела у моих жизнерадостных друзей-итальянцев в Кобэ. За двенадцать месяцев, прошедших с предыдущего Рождества в Стокгольме, произошло чрезвычайно много для меня интересного, годом я была довольна. Что принесёт следующий, 1935-й?
Я хотела как можно скорее снять меблированную квартиру в доме Нономия, чтобы съехать из дорогого отеля. Но пока со мной не свяжется таинственный «доктор», уехать из «Империала» я не могла. В начале января 1935 года, в точно назначенное время я сидела в фойе «Империала». В дверях появился мужчина и едва заметно мне кивнул. Я сразу узнала доктора Рихарда Зорге, с которым познакомилась ещё десять лет назад, когда он работал в немецком секторе Коминтерна. Тогда, вскоре после своего приезда из Германии, они с женой бывали в гостях у нас с Отто. Вот, значит, кто будет связным между мною и генералом Берзином!
Я ещё немного посидела, потом вышла на улицу, где меня в такси ждал Зорге. Разговор наш был короток. Я сообщила, что собираюсь переехать, он знал, что я — «Ингрид», но понятия не имел о моём задании. Он не имел полномочий ни приказывать мне, ни давать инструкций, но вся связь между мною и четвёртым управлением должна была идти через него. Зорге предложил встретиться через неделю в одном из баров.
На этой же неделе я переехала в дом Нономия, где сдавались квартиры. Как и было условленно, мы встретились с Зорге в баре. Это была низкопробная немецкая пивнушка, и я попеняла Зорге на то, что он заставил идти в такое отвратительное место женщину, до того жившую в отеле «Империал». Зорге на мои слова не обратил внимания, сказал, что скоро собирается в Москву, туда и обратно поедет через США. Когда вернётся, не знал, потому дал мне денег на целый год.
До ноября меня никто не беспокоил, и мне удалось познакомиться со многими журналистами и людьми из высоких правительственных кругов. Но потом вдруг произошло нечто странное. Ко мне домой пришла незнакомая блондинка и сообщила по-немецки, что «наш общий друг доктор» велел мне срочно ехать в Москву, но до этого повидаться с ним. В тот же вечер я должна была встретиться с мужчиной, говорящим по-немецки, в цветочном магазине на площади Роппонги, и он отведёт меня к доктору.
