старинных книг… «Чайлд» славился не только замечательными книгами; в нем оседали всяческие окололитературные наносы: мемуары, биографии, письма. Многие тонны писем.
— Да он битком набит письмами, — простонала я.
— Шекспировскими? — спросил Бен.
— Ну, если найдешь хоть одно — дай мне знать.
— То есть в «Чайлде» их нет?
— Их нигде нет, — ответила я. — Не существует. Самый знаменитый драматург за всю историю языка — да, пожалуй, всех языков — не оставил ни одного письма. Ни строчки жене, ни жалобы книготорговцу. Ни единого реверанса перед королевой. Все, чем мы располагаем, — чье-то послание ему, просьба о мизерной ссуде, так и оставшаяся без ответа. Если считать доказательства исчерпывающими, выходит, он никому не писал и никто не слал писем ему. Можно было бы даже заподозрить его в неграмотности! — Я вложила записку Роз в раскрытую книгу и отошла. — Письма скорее всего были, просто не сохранились до наших дней. Классический случай дела с нехваткой улик.
Я потерла затылок, невольно размышляя о том, что с Роз, пожалуй, вышло то же самое. О какой переписке она мне толкует? Неужели так трудно было обойтись без шарад, сказать все по-человечески?
Бен, не мигая, смотрел на записку.
— Расскажи, где и как именно ты нашла этот листок.
Я тихо, скороговоркой рассказала ему все, что знала, — от появления Роз в театре до записки в шкатулке, а после и карточного каталога с шифрованным посланием у нее в кабинете.
— Карточный каталог? — переспросил он, нахмурившись. — Ты нашла его в карточном каталоге?
Я кивнула.
— Если не ошибаюсь, в Гарварде каждое здание названо в чью-нибудь честь, так?
Я снова кивнула.
— А чье имя носит библиотека с письмами, профессор?
— Не зови меня так. — Не успев договорить, я уже догадалась, на что он намекал. Роз не имела в виду библиотеку. Словами «Чайлд. Корр.» начинался запрос по библиотечному каталогу. Сначала автор, потом название: «Чайлд. Корреспонденция». Письма Чайлда.
— Фрэнсис Чайлд был профессором, — не спеша произнесла я. — Дальним предшественником Роз. Он преподавал английский язык и, между прочим, стал одним из величайших гарвардских ученых. Я, правда, понятия не имею, зачем ей понадобилось рыться в его бумагах или толкать на это меня. Чайлд занимался балладами, а не Поэтом. — Я ткнула в сторону ноутбука: — К интернету подключен?
Бен с кивком подтолкнул мне компьютер. Я открыла HOLLIS, Гарвардский библиотечный онлайн- каталог, и напечатала два слова: «Чайлд» и «корреспонденция». Возникло белое окно с гарвардским девизом — «Veritas», или «Истина», синий курсив среди алой филиграни дубовых листьев в левом верхнем углу.
— «Фрэнсис Джеймс Чайлд, — прочитал Бен из-за спины. — Корреспонденция, 1855–1896». Вот дерьмо! — простонал он. — Стоило ли стараться, если поезд три часа как ушел?
— Еще не ушел. — Я медленно покачала головой.
— Хочешь сказать, ты не заметила, где сегодня рвануло? В «Уайденере»!
— Смотри, — сказала я, показывая в экран. — Поисковый шифр РУ Ам 1922.
— Эврика! — воскликнул Бен. — Как же я раньше не догадался!
— «РУ» — сокращение от «рукописи», — объяснила я, сворачивая страницу. — А значит, письма не в «Уайденере». Они в «Хьютоне» — хранилище редких книг и документов.
— Это еще где?
— В маленьком здании между «Уайденером» и «Ламонтом».
— Другими словами, по соседству. — Он покачал головой. — С чего ты взяла, что соседняя с «Уайденером» библиотека завтра вообще откроется?
— Потому что мы в Гарварде, — ответила я с горькой усмешкой. — Увидишь — в девять все будет работать. Так что поезд еще не ушел, просто мы рано встали.
— Убедила, — отозвался Бен. Тут он наклонился и пощупал мою руку. — Ты точно решила идти до конца?
— Хочешь меня напугать?
— Тебе бы не помешало.
— В любом случае я не отступлюсь.
Бен кивнул, и мне на миг померещилось восхищение в его взгляде. Он прошел к маленькому холодильнику, вытащил банку «Ред булл» и откупорил ее, а потом, прислонясь спиной к морозилке, в задумчивости уставился на жестянку с напитком.
— Ты спишь в самолетах?
— Нет.
— А накануне спала?
— Немного.
Он поймал мой взгляд.
— Урок номер один, боец: от усталости тупеешь. А тупость может быть опасна — как для тебя, так и для окружающих. То есть для меня в данном случае. Посему буду очень признателен, если ты хотя бы попробуешь уснуть. — Бен мотнул головой в сторону двери. — Кровать там. Ванная комната — тоже. Обе в твоем распоряжении.
— Смеешься?
Он и не думал.
— Времени хватит отдохнуть пару часов. Понадобится что — я здесь, снаружи.
Вот вам и партнерские отношения: меня отсылали в кровать, как маленькую. Бесило это ужасно, но я валилась с ног от усталости, поэтому пошла в спальню.
— Спокойной ночи, профессор.
— Хватит меня так называть! — Я захлопнула дверь чуть громче, чем следовало. Передо мной распростерлась огромная кровать с лиловым покрывалом-периной, а на противоположной стене чернел прямоугольник плоскоэкранного телевизора. Из окна открывался еще один чудный вид. Ванная выглядела отдельным материком, сияющим белой плиткой. Я на время обосновалась там, закрывшись от Бена на все двери.
Обжигающий душ иголками колол плечи и стекал в водосток. Я чувствовала, как он уносит с собой мою злость и мрак последних дней. В голове возникали видения: вот огонь лижет полки кабинета Гарри Уайденера, вспыхивает на корешках драгоценных книг. Бурое тлеющее пятно расползается на страницах первого фолио. «Книги, — снова подумала я, и сердце сдавила жалость. — Уникальные, чудные книги».
«Лучше уж книги, чем люди», — сказал тогда Бен.
На память пришли другие картины: листы бумаги порхают по кабинету Роз в медленном, беззвучном танце. На ковре — осколок от бюста Шекспира, бескровный кусочек скулы. «Еще секунда в каморке у Роз, — подумала я, выключая воду, — и меня саму пришлось бы собирать по кускам».
Я вытерлась и расчесала волосы. Все верно: Бен обращался со мной как с ребенком, что ужасно бесило, но разве не так я себя повела, когда надулась и хлопнула дверью? Ладно бы он вообразил меня упрямой и неблагодарной. Не хотелось думать, какого ярлыка я заслуживаю в худшем случае.
Я потрогала ногой свои вещи. От них несло гарью. Придется пойти к Бену и попросить что-нибудь переодеться — не спать же в грязном. Я раздраженно посмотрела на свое тряпье, завернулась в махровое белое полотенце размером с простыню и пошлепала обратно в гостиную.
Бен устроился там, положив ноги на столик. Положение, которое он занял, позволяло следить за окном и дверью одновременно (а может, и стрелять). Пистолет покоился рядом. Бен листал Чемберса. Стекло из передней обложки он как- то вытащил, но пятно никуда не исчезло. Склонившись над книгой, он выглядел очень скульптурно — выразительное лицо, точно высеченное Микеланджело или даже Роденом. Правда, для полного сходства одежды было многовато.
