улицам Шекспира, чтобы свернуть в гараж Атенаиды — старый пороховой склад, выдолбленный в склоне холма. А еще через две секунды резво шагали за ней по лабиринту Эльсинора.
Большой зал встретил и окружил нас теплым золотым светом.
— В прошлый раз ты угадала, что эта комната не принадлежит Эльсинору, — сказала Атенаида. — Узнаешь ли ее сейчас?
Я тряхнула головой;
— Это копия, и довольно точная, Банкетного зала главной башни Хедингемского замка — родового гнезда графов Оксфорд к северо-востоку от Лондона, одного из немногих сохранившихся образчиков норманнской архитектуры.
На минуту я задержалась на пороге, впитывая атмосферу места, на сей раз — дома графа Оксфорда. Его Хедингем внутри Эльсинора Гамлета, посреди призрачного городка Шекспира… Самое подходящее гнездышко для чудака-оксфордианца со средствами.
Не то чтобы зал был роскошен внешне — после барочных изысков Уилтон-Хауса средневековая простота еще больше бросалась в глаза. Вся мебель состояла из стола посередине, нескольких стульев и подушек, музейных витрин у дальней стены.
Вошла Грасиэла с подносом закусок — на ужин были ниццкий салат с копченым лососем, свежевыпеченные рулеты и холодная бутылка пряного «пино нуар». Бокалы синего и белого стекла выглядели самыми что ни на есть венецианскими, образца семнадцатого века.
Вручив мне дневник Офелии, Атенаида прошла к запертому шкафчику и прижала ладонь к сканеру. Замок, щелкнув, открылся, и Атенаида вынула книгу. Страницы ее покоробились от жара пустыни, а красная материя обложки обтрепалась и выцвела.
Грасиэла закончила наливать вино и ушла из комнаты.
Атенаида положила книгу на стол.
— «Vero nihil verius», — произнесла она. — Нет ничего вернее правды. Что ни возьми. — И подтолкнула книгу мне. — Открой ее.
42
Фолио Джема без усилий открылось на титульном листе. Точно напротив неодобрительного Шекспирова взгляда стояли две подписи: сверху было мелко и аккуратно выведено «Офелия Фэйрер Гренуилл», а чуть ниже — размашисто, крупно — «Джем Гренуилл». Далее шли строки сонета из вальядолидского фолио, написанные рукой Офелии.
— В этой книге должно быть что-то, чего нет в других, — сказал Мэттью. — «Мой яковианский magnum opus» — так говорилось у Джема.
Однако на титульной странице мы ничего не увидели, кроме двух подписей и четверостишия. Зато бумага была опалена по краям и покоробилась от воды. Видимо, кто-то (Офелия?) пытался выявить шифровку посредством воды или какого-то раствора и жара. Зная, что некоторые невидимые чернила, остынув, исчезают, Атенаида зажгла свечу и попробовала еще раз разогреть страницу.
Бесполезно.
Я полистала страницы, ища другие пометки. Они встретились только в «Гамлете» — Джем, по- видимому, сделал их во время подготовки к выступлению. Двойной смысл в них не угадывался, хоть тресни. Я взяла бокал и в задумчивости пошла с ним по комнате. Послание должно было быть рядом. Должно было…
Открыв дневник, я снова посмотрела на строчку, в которой Офелия точно цитировала письмо Джема: «PS. Чтобы развеять твои сомнения, скажу: загляни в наш яковианский magnum opus. Координаты зашифрованы там — 1623, страница с подписью». Я покусала губу. Что-то мы пропустили.
Так что же?
Я была готова отдать все на свете, лишь бы еще раз перечесть письмо Эмили Фолджер — оно, как и все мои книги, осталось у Барнса в Стратфорде. Черт бы побрал этого сэра Генри! Я закрыла глаза и постаралась зрительно представить нужную страницу. Там было написано «Яковианский magnum opus, с. 1623». Слово перед датой расплылось. Вроде бы так, но без письма наверняка не скажешь.
Тут я поставила бокал на стол и снова согнулась над дневником. Когда Роз оставила мне подсказку на обороте каталожной карточки, она написала «яковианский magnum opus, с. 1623», указывая на первое фолио, и я уцепилась за одно это толкование. В контексте творчества Шекспира, времени правления Якова Первого и 1623 года оно многое объясняло.
Однако, приняв одинокое «с» Офелии за сокращение слова «circa» («около»), Роз, безусловно, ошиблась. Стоило подставить слово «ciphered» — «зашифровано», — которое совершенно точно было у Джема, и фраза теряла свою однозначность.
Если верить Роз, цифры «1623» относились к magnum opus, величайшему творению. А из письма Джема выходило, что они могли указывать на шифр. В таком случае дата «1623» не обязательно соответствует выходу книги. Значит, речь может идти вовсе не о фолио!
— А нет ли особого шифра, датированного тысяча шестьсот двадцать третьим годом? — спросил Мэттью, заглядывая мне через плечо.
Я обернулась и посмотрела ему в глаза. Во рту у меня пересохло, голова слегка кружилась.
— В этом году Бэкон опубликовал «О достоинстве и приумножение наук» — латинский вариант своего же труда «О пользе и успехе знания».
Мэттью округлил глаза.
— Шифр Бэкона!
— Сэра Фрэнсиса Бэкона? — переспросила Атенаида.
Я кивнула. Того самого Бэкона, которого Делия и многие другие хотели видеть под маской Шекспира. Именно ему я предназначила вторую кабанью голову химеры. Его книга закладывала систему классификации, изучения и восприятия всего массива человеческих знаний. А в латинском ее издании, которое оказалось длиннее первоначального, английского, был целый раздел, посвященный шифрам, в том числе авторского сочинения.
— А у Гренуилла не было с собой тома «О достоинстве и приумножении наук»? — произнесла я севшим голосом.
— Нет. — Атенаида была тверда, как кремень.
— А еще чего-нибудь из Бэкона?
— Только «Опыты».
Она прошла к сейфу и вынула книгу потоньше. Я наскоро пролистала ее. Чтобы использовать шифр Бэкона, Джем должен был написать что-нибудь между строк либо выделить отдельные буквы, одним словом, сделать пометки.
Страницы «Опытов» содержали только текст и ничего больше.
Я обежала стол.
— А еще что-нибудь той эпохи?
— Посмотри сама. — Мы стали вытаскивать из шкафчика книги и составлять на столе, попутно пролистывая. Джем Гренуилл был, конечно, мошенником и первостатейным негодяем, но в начитанности ему не откажешь. Его коллекция вмещала тома Теннисона и Браунинга, Диккенса и Троллопа, Дарвина, Милля и Маколея. Но книг эпохи Возрождения среди них больше не было. Да и каких-либо других надписей, кроме его росчерков на фронтисписах, мы не находили. В отличие от Роз у него не было привычки исписывать все прочитанное.
Я приободрилась было, когда обнаружила «Ренессанс» Уолтера Питера, но и он оказался «пустым».
— Должно же быть что-то еще, — сокрушенно сказала я, дойдя до последней страницы. — Вы купили все его книги?
— Все, принадлежавшие ему — на памяти мистера Хименеса.
Что, если он не подписал какую-то из них? Что, если она завалилась куда-то, попала в чужие руки
