Улица воров представляла собой ряд убогих почерневших от времени одно-, и двухэтажных домов, фасадом выходивших на булыжную мостовую с вывороченными камнями и большими лужами. Кое-где еще висели потрескавшиеся вывески с облупившейся краской – улица воров в свои лучшие годы была богата питейными и увеселительными заведениями. Позади домов находился беспорядочный лес сараев, кривых заборчиков, конюшен и прочих хозяйственных пристроек.
Тишина и мрак, царившие на улице, успокоили беглецов, и после краткой остановки, во время которой мужчины высматривали любое движение, Семен свернул в дебри задних дворов улицы.
После долгих блужданий среди нагромождений различного хлама, брошенных телег, скелетов лошадей, выглядывавших из земли, обломков досок и сгнивших бревен, пожарищ, шмыгающих под ногами крыс и сверкавших бездонными очами кошек, беглецы пришли к погребу, на самой окраине улицы, – прямо за ней чернел редкий лес.
Погреб, насыпь – называйте как хотите – имел одну лишь дверь, и даже не дверь, а заслонку – плотное переплетение плюща, прикрывающего деревянную дверь. Если бы не Семен, никто б не догадался, что этот холмик – чьё-то жилище.
Семен нащупал скрытую в растениях ручку и хитро, условно постучал. Довольно долго никто не отзывался. Наконец послышался шум, возня и дверь приоткрылась.
– Кто? – рявкнул скрипучий дребезжащий голос.
– Отец, – сказал Семен, подавшись вперед. – Это я, Трубадур. Семен я, учитель, вспомни!
Едва Семен договорил, как дверь захлопнулась, словно тот, за дверью, услышал нечто ужасное.
– Ну вот, – пробормотал Чурбак. – Не признал.
– Признал, – улыбнулся Семен. – Сейчас увидите.
И в подтверждение его слов, заслонка откинулась, и взору беглецов предстал горбатый старичок. Он поманил их пальцем и проворно юркнул внутрь.
Жилище старичка находилось глубоко под землей, и в нее вел узкий лаз с крутыми, стершимися ступеньками, с которых чуть было не скатился Тур. Собственно, жилищем ее назвать можно было с большой натяжкой. Скорее это была нора, и Искре сразу же пришло на ум сравнение ее с кроличьей. Просторная комната утопала во мраке, но старичок разжег свечу, обнаружив при этом удивительную ловкость для человека преклонных лет, рыскавшего, будто мышь, в кромешной тьме.
Три стены комнаты-подвала занимали стеллажи со съестными припасами и обилием холодного оружия, среди которых попадались очень даже неплохие образцы. У четвертой стены находился низкий топчан, притулившийся прямо меж двух дверей. В центре стоял стол и три лавки.
Теперь беглецы смогли рассмотреть того, кого Семен назвал учителем. Он был сед, морщинист; лицо покрыто пигментными пятнами; одет серую хламиду до пят, поверх нее меховой жилет. Но главное в нем это глаза – немигающие, широко раскрытые.
Старик был слеп.
– Учитель, – выдохнул Семен и нежно обнял старичка. – Ты еще жив.
– Семен, мальчик мой. – Учитель ощупал дряблой рукой лицо ученика. – Да, это ты. Как давно, как давно…
– Присядем. – Семен заботливо подвел его к столу.
– Не надо цацкаться со мной, как дитёй. Я, как ты видишь, ослеп, состарился, но ловкость рук, – тут старик показал Семену золотой, – не утратил.
Семен засмеялся и выхватил у него золотой и сунул себе за пазуху.
– Я рад. Бодр ты, старина. Я рад.
– Кто это с тобой? Познакомь.
– Друзья, отец. Вот это – Тур. – Семен поочередно подвел учителя к каждому. – Черный Зуб, Буяна, Чубрак, Искра.
У последней старик задержался, приложил ее ладонь к своей щеке.
– Красива, холера! – Старик, глядя на девушку своими неподвижными глазами, осклабился, показав единственный, уродливый зуб. – Красива. И кличка-то какая – Искра. Огонь бабенка, верно? Палец в рот не ложи. Не боись, милая, не укушу. Чую в тебе пламя полыхает не слабое. Эх, где же мои молодые годы! Проходите, подкрепимся, покалякаем, обмозгуем дельце ваше. От кого бежите-то? От новых властей? От етого сукиного сына Воньки-подлеца?
– Так, так. – Учитель постучал пальцем по столу. – Не забыл меня, значить. То, что ты надумал-таки бежать от Воньки – дело хорошее. Плохой он парень. Добра от него не жди. Насчет хода… Туда уже несколько лет никто не совался. Но, думаю, он в порядке. Так что повезло вам, братцы. Отдохнёте…
– Некогда отдыхать, отец, – перебил Семен. – Ты нас снабди всем необходимым и мы сразу же сдёрнем.
– Хорошо, хорошо, не вопрос. Надо, так надо. Важных пташек, значить, прячешь. Хорошо. Ну, пойдемте тогда в подсобку.
– Может быть, – обратилась Искра к Семену, – ты расскажешь нам, куда нас поведешь?
– Все очень просто, – ответил он. – Ход вырыли в незапамятные времена такие же воры, как и мы с учителем. Он идет прямо на восток, и приводит в Болото, – путь неблизкий, полтора два дня пути под землей и до самого сердца Болота. То есть, до болотистой местности, неподалеку от Деодара, Шагры, по- вашему. Там рукой подать до владений курченей. Болото – дикое, гиблое место, безлюдное, труднодоступное.
– Хорошее местечко для тех, кто хочет залечь на дно, – добавил старик.
– Да, – согласился Семен. – Именно поэтому я ждал, когда появлюсь в Воиграде. Уверяю вас, мы исчезнем, и никто нас не найдет. Перезимуем, я те места знаю хорошо, там у меня припрятан домик, в очень и очень укромном месте. А потом… видно будет.
Спустя два часа все были готовы. Учитель щедро снабдил беглецов провизией, оружием, факелами, запасом пакли и смолы, инструкциями. Пустил слезу.
– Живи, мой мальчик, – пожелал он Семену. – Живи. А я тут… не пропаду. Конечно, одинок я. Была пара парней, неплохих, но уж с полгода вестей от них никаких. Только лишь по старинке вот, запасаюсь. И не зря. Помог хоть людям. Идите с богом, ребята, и помните старика Зыряна.
Он отпер правую, от топчана, дверь. Все пожали ему руку, сердечно поблагодарили. Последней шла Искра.
Девушка наклонилась к старику и поцеловала его в щеку.
– Спасибо тебе, – сказала она. – Я тебя не забуду.
Учитель растроганно сглотнул. Махнул рукой, отвернулся.
И запер за ними дверь.
Эпилог
Они долго ехали по иссушенной жарким хапишским солнцем пустыне. Мимо незаметно проносились кишлаки, с их низкими, притулившимися друг к дружке, несуразными саманными домами, где жили крестьяне-землевладельцы. Изредка встречались убогие стоянки-шалаши кочевников-бинчей, или пустынников – угрюмых людей в темных широких накидках и в разноцветных платках, обернутых вокруг всей головы, так, что оставалась только узкая прорезь для глаз. Шумные, суетливые поселения имахов- скотоводов, переполненные козами, лошадьми и верблюдами вносили некоторое разнообразие в эти края, где жизнь, казалось, совсем остановилась. Группы контрабандистов с моря, цепочки изгоев-орбов, неторопливые бесконечные караваны – со всеми они пересекались и везде смотрели на них, как на чудо.
Тамара понимала, почему. На Сандура показывали рукой и, верно, думали, что он прокаженный. Однажды их нагнала свита какого-то богатея. Впереди и сзади ехали конники в золоченых доспехах и шлемах-масках в виде птиц; двенадцать рабов-носильщиков несли пышный паланкин, в котором сидел тучный человек с пухлым неподвижным красным лицом. Заметив Сандура, преспокойно погонявшего мула, он что-то закричал и махнул рукой в их сторону. Тотчас к ним подскочил один из всадников, вытащил кривую саблю (кажется, он называется ятаган, подумала тогда Тамара со странным безразличием). Помахав ею перед носом девочки, сидящей рядом со стражем, он, судя по всему, приказал им немедленно убраться
